Небесные очи
Шрифт:
subtПрошлое
Всю ночь ей снился хороший сон. Сон о чем-то хорошем...
Такие сны бывают нечасто. Они – как подарок, от кого-то очень доброго, очень щедрого. Обычно после них просыпаешься со щемящим сердцем, со смутной улыбкой на губах – «Господи, что же это было? О чем?». – но ни одного сюжетного поворота, ни одного персонажа не можешь вспомнить.
Вроде бродишь где-то с кем-то, о чем-то беседуешь, а вокруг – чудесные люди, ярко-синее небо, золотое солнце, дивно пахнут цветы, а из репродуктора доносится волшебная, фантастически-прекрасная
Счастье. Много счастья. Его не унести в руках, не завернуть в бумагу, не запихнуть в чемодан. Его держишь в руках, сжимаешь, словно охапку свежескошенной пшеницы, а янтарные колосья сыплются вниз, но их не жалко – в руках все равно остается больше.
...Аля открыла глаза, полные благодарных слез, и на миг ей показалось, что она еще помнит содержание сна. Кажется, в ее необыкновенном сне рядом с ней был юноша, очень серьезный и одновременно – очень веселый. Настоящий друг. Который не обманет, не предаст – до гробовой доски...
Но уже в следующее мгновение остатки сна растаяли, испарились напрочь. Какая музыка, какие юноши!
Аля вспомнила, что всё плохо. Очень плохо. Хуже некуда.
Ужас.
Черный, страшный ужас, от осознания которого даже начинает подташнивать и ладони покрываются противной испариной.
Ужас, который нельзя исправить. Он есть, и все. Он не закончится завтра. В жертву ему будут принесены сотни, тысячи и миллионы. И, может быть, даже собственная жизнь. Такая короткая – всего-то пятнадцать лет, за которые она не успела сделать ничего полезного или, там, героического...
Аля несколько минут еще лежала в постели, раздавленная мрачными мыслями, но потом все-таки заставила себя подняться.
В доме было тихо. Даже бабушка куда-то «усвистала» (ее собственное выражение). Наверное, к своей подруге Анфисе Тимофеевне.
Аля умылась, оделась и вышла из дома. Оставаться одной в квартире было невыносимо. Надо было идти, что-то делать, двигаться, двигаться... И Аля пошла – куда глаза глядят.
Весь проспект был запружен людьми. Толпа двигалась в двух направлениях – на запад шли воинские части и отряды народного ополчения, в обратную сторону – беженцы.
К беженцам Аля привыкла – они появились в городе давно, с первых дней войны. Шли издалека, от границы.
Потом появились беженцы из пригородов – колпинцы, детскосельцы... Не по-городскому загорелые, не по-городскому одетые... Пыльные, грязные, злые. С сумками, тележками, плачущими детьми и мрачными старухами, которые едва передвигали от усталости ноги.
Сейчас же шли те, кто жил на окраине Ленинграда.
– Фашист проклятый! Будь ты проклят, проклят, проклят во веки веков...
– Мамаша, да тише вы, и так сердце не на месте... – донеслось до Али.
Лавируя среди людей, она упорно двигалась вперед. Уши невольно ловили обрывки фраз.
– ...они уже Шлиссельбург захватили, слышали?...
– Ничего, Ленинград выстоит!
–
– У меня муж.
– У меня тоже муж.
– У меня муж и сын. Я к Ксении [1] недавно ходила, записочку оставила... – это уже негромко, почти шепотом. – Помоги, написала, нам, святая! Чтобы муж и сыночек живы остались...
1
Ксения – имеется в виду Ксения Петербуржская, русская православная святая, похороненная на Смоленском кладбище.
– Нельзя так! Чтобы двое сразу... Так не бывает, так не будет, – упрямо забубнил кто-то в ответ. – Больно жирно, мамаша.
– Ну пусть хоть сын... Хоть он один! – со страстным отчаянием воскликнул женский голос. – Сыночка мой, единственный!..
Очень много говорили о диверсантах.
– Их немец специально к нам засылает...
– Наших вербуют.
– Бывают же такие сволочи!
– Ага, еще как бывают... Для таких Родины нет. Они фашистам показывают, где у нас всякие важные объекты находятся.
– Да как, как показывают?!
– А очень просто. Ракеты пускают!
Аля наконец выбралась из толпы, свернув в тихую улочку. Долго шла между старинными, нависающими над головой домами.
В подворотне залаяла собака. Аля испугалась и снова свернула. Теперь она не знала, где находится, и шла наугад. Болели ноги, и было довольно жарко – «бабье лето» как-никак.
В пыльном маленьком сквере села на лавочку, спрятавшуюся под кустами боярышника. Было очень тихо – словно повымерли все.
А потом Аля услышала чьи-то шаги. Она повернула голову, и увидела молодого мужчину в сером костюме и теннисных туфлях.
Мужчина был коротко стрижен, бледен, и даже довольно симпатичен – невольно отметила Аля. Отметила, и тут же принялась мысленно ругать себя – за легкомысленность, за глупость, за несерьезность. В такое время думать о подобных пустяках!
– Девушка, который час, не знаете?
– У меня нет часов, – сурово ответила Аля и отвернулась.
К ней еще никто и никогда не обращался так – «девушка». «Может, я повзрослела уже? – испугалась и одновременно обрадовалась Аля. – Надо же – девушка...»
Про себя Аля знала, она – хорошенькая. Ей это определение казалось старорежимным – тем более что слово это в ее адрес произнесла однажды Анфиса Тимофеевна.
Эта самая Анфиса Тимофеевна вместе с бабушкой когда-то учились в Смольном. То есть тогда – в институте благородных девиц. Учили их всяким ненужным глупостям – как танцевать, как делать реверансы, и еще тому, что девушка обязана быть хорошенькой. Хорошенькая девушка. Противно и... приятно. У нее, у Али, была тонкая талия, строгое лицо, темно-зеленые глаза, косы каштанового цвета – не до пояса, но все же...