Небо и земля
Шрифт:
Над холмами и узкими долинами должен был Глеб лететь на запад. Он мечтал только об одном: о встрече с «Черным дьяволом», бомбившим вчера Наташин госпиталь. Он был почему-то уверен, что обязательно встретит того самого летчика, который убил Наташу. «Сердце подскажет», — думал Глеб, вглядываясь в ясную, светлую даль.
Он не чувствовал ни холода, ни усталости. Бывают случаи, когда человеку в одно мгновение вспоминается вся прожитая жизнь. Глеб чувствовал теперь, как приходит на память обрывочная, разорванная и снова сшитая из разноцветных клочьев воспоминаний его собственная судьба.
Было страшно подумать о том, что случилось вчера. Руки Наташи, восковые
Там, за лесом, начинались позиции врага. Вот напоследок черной тенью прошли линии русских окопов. День был ясен, но голубоватая дымка скрадывала очертания на краю горизонта.
Синие и зеленые облачка рассыпались неподалеку. Глеб понял: стреляют по нему. Клубятся невдалеке разрывы шрапнели. Он повернул к лесу. Аэроплан бросило в сторону. Потом он качнулся еще раз и снова начал набирать высоту. Торжественно и плавно гудел мотор. Опять Глеб поверил в свою предстоящую победу.
Вдали над долиной клубились облака. Глеб хотел обойти их над лесом, но вдруг увидел самолет, вынырнувший из облаков. Он летел навстречу Глебу, и летчик сразу узнал характерные очертания «альбатроса».
«Не тот ли самый убийца?» — подумал он и почувствовал, как судорога сводит колени.
Он не ошибся: самолет был выкрашен в черный цвет — знак «Черного дьявола».
Встреча, о которой он мечтал столько времени, наконец произошла. Глеб боялся теперь только одного: как бы летчик не уклонился от боя. Он был уже уверен, что «альбатрос» — убийца Наташи.
«Альбатрос» повернул обратно, и Глеб прибавил газ.
Аэроплан качнуло. Глеб ничего не видел, кроме делающего крутые виражи вражеского самолета. Там был убийца Наташи и беззащитных раненых, безногих и безруких страдальцев, лежавших в госпитале. Он вспомнил их бледные лица, их взмокшие русые чубы, хриплые простуженные голоса…
Вираж «альбатроса», — и уже показалось Глебу, что видит он стабилизатор самолета противника.
Глеб дал очередь, и то, что было потом, смешалось в один немолчный гул, сквозь который нежданно пробивались на мгновение нервные выхлопы мотора. Глебу начинало казаться тогда, что его собственное сердце грозит остановиться.
Он дал разворот. Самолет противника оказался внизу, под «ньюпором», всего в нескольких десятках метров.
Глеб увидел летчика и отчетливо, на всю жизнь, запомнил его очки, длинное лицо…
Пытаясь уйти от Победоносцева, «Черный дьявол» сделал вираж влево. В ту же минуту начался воздушный танец. «Альбатрос» качался из стороны в сторону, и хвост медленно заваливался вниз.
Со странным чувством смотрел Глеб на машину, выкрашенную в черный цвет, — ведь о ней столько говорили в отряде, и давно уже решено было признать первым летчиком отряда победителя этого свирепого чудовища. В реве мотора черного «альбатроса», в немолчном душераздирающем стоне его чудилась людям, которые видели его с земли, какая-то сатанинская сила, и Глеб еще больше ненавидел врага, когда представлял, с каким ужасом слушала гул самолета Наташа в последние мгновения своей жизни. Быков предсказал однажды, что прежде чем собьют «Черного дьявола», он много зла причинит. Все смеялись тогда: каждый верил в близкую победу над изворотливым врагом. И вот, спустя несколько месяцев, предсказание исполнилось: пожарище старого дома, трупы убитых солдат в госпитальных халатах вспомнились Глебу, — и опять увидел он комнату, в которой лежала Наташа.
Милый, словно судорогой сведенный рот; руки,
Враг был близко, совсем близко, беспощадный, овеянный славой непобедимого. Глеб знал это и когда увидел, как качнулся самолет противника, не верил еще в близкое окончание боя.
Он не ошибся.
«Альбатрос» набирал высоту: он готовился к новой атаке.
Недавнее спокойствие вернулось к Глебу. Он дал полный газ. Черный дымок рванулся над мотором.
«Черный дьявол» шел навстречу так быстро, что воздушный вихрь качнул самолет Глеба.
Вираж влево, — и он зашел в хвост «альбатросу».
В небо взвился дымок: пристреливалась артиллерия противника. Теперь, когда два самолета сблизились, нечего бояться артиллерийского обстрела. Но плохо придется, если «Черный дьявол» будет сбит: тогда уже постараются отомстить за гибель своего летчика немецкие артиллеристы.
«Альбатрос» снова качнулся, и Глеб увидел, как вспыхнуло пламя: пуля, выпущенная им, пробила бензиновый бак. Тотчас «Черный дьявол» сделал вираж. Вираж длился мгновение. Охваченный пламенем, аэроплан перевернулся через левое крыло и вошел в штопор.
…Когда, отрулив, Глеб спрыгнул на землю, Быков бросился к нему с глазами, полными слез. С особенной силой почувствовал Глеб любовь к друзьям давних лет.
Оно было с ним, походное братство, верность простых сердец, дружба которых не нарушится вовеки. Глеб был полон этим чувством; зримое, ясное, оно снова давало ему силу жить и бороться.
— Семь пробоин, — сказал моторист, успевший осмотреть самолет.
Глеб отошел в сторону, облокотился на столб, закрыл глаза.
Он снова и снова вспоминал во всех подробностях, с самого начала, то, что случилось вчера и сегодня. И чем дольше думал, тем больше казалось ему, что отошедшее, пережитое тысячами нитей связывало его с жизнью и давало силы уверенно смотреть в озаренную ярким пламенем мглистую даль.
Костры заката пылали вдали. Ровное красное зарево струилось над далекими лесами. А леса синели в багровых отсветах, четкие, строгие, словно врисованные в сплошную красную полосу вечернего пожарища.
А дальше, на одиноком и тихом погосте, — могила Наташи. Как полюбились ей за фронтовые годы простые солдатские слова, казавшиеся необычайно ласковыми и задушевными, когда она их произносила. С каким волнением рассказывала она фронтовые бывальщины, подслушанные у постели больных и раненых солдат…
«Знаешь, ведь я мужичка, — говаривала она ему в такие минуты, сидя рядом, положив узкую руку на широкий сгиб его смуглой ладони. — Деды мои бедовали на Волге, и я обязательно решила, как только кончится война, уехать на Волгу, стать учительницей в деревеньке. Ты будешь ко мне иногда приезжать? — спрашивала она Глеба`— Я буду жить верстах в двадцати от станции. Как только придет телеграмма о твоем приезде, сама запрягу лошадь, на широких розвальнях поеду тебя встречать. Ты не узнаешь меня тогда — в нагольном тулупе и пушистом оренбургском платке, — от нас ведь, до Оренбурга близко. Я встречу тебя на низеньком перроне. Дружба наша станет крепче с годами?» — улыбаясь, спрашивала она. Глебу казалось в такие минуты, будто и не было ничего тяжелого в их жизни.