Небо и земля
Шрифт:
— Господа, — хотел начать напутствие Загорский, но раздумал, подошел к Быкову и крепко пожал ему руку. — На вас надежды и упованье… А теперь, по русскому обычаю, посидеть надо.
— Кто куда? — спросил Победоносцев, когда летчики вышли на улицу и закурили.
— Мне направо… и одному… — сказал Тентенников, точно боясь, что кто-нибудь увяжется его провожать. — Прощайте, Глеб Иванович. До свидания, Быков.
— Проводите меня, — сказал Быков Глебу. Они пересекли улицу, свернули в переулок и медленно пошли к гостинице. — Я к вам привык. Хоть человек
— Что вы! Это я вас благодарить должен… Только с вами и чувствую себя хорошо…
— Ладно. Теперь распрощаемся. А в России обязательно встретимся и будем дружить…
Победоносцев сразу же поехал на вокзал, купил билет и всю дорогу до Мурмелона, не отрываясь, смотрел в окно. С вокзала он пошел домой пешком. Завтра на целый день зарядит дождь, полетов не будет, придется сидеть дома. Победоносцеву стало грустно при одной мысли о том, что завтра он не увидит ни Быкова, ни Тентенникова, и только мсье Риго, поглаживая волосатые уши и попивая дешевое бургонское, будет прищелкивать языком:
— Запомните, мой друг, что мсье Ай-да-да кончит плохо, очень плохо… Он слишком тяжел для полетов. Ему надо быть гиревиком, а не авиатором…
«Господи, сколько дней мне еще придется страдать тут!» — Он рассчитал по пальцам. Оказалось — сорок дней.
«Жизнь, — думал он, расхаживая по комнате, — наконец-то я вступаю в жизнь… Вот вернусь в Россию, стану знаменит, как Ефимов…»
Ему стало немного стыдно, и он сразу же уступил половину своей будущей славы Быкову.
«Быкову обязательно, — подумал он. — И Тентенникову немного. Зачем мне одному?»
Он подошел к окну. Ночная птица кричала пронзительно и сердито. На окраине Мурмелона зажигались ранние предутренние огни. Большая бабочка билась о стекло, её разноцветные крылья вздрагивали и трепыхались. Запоздалая муха, жужжа, облетала лампу.
Из людей, с которыми Победоносцев познакомился за последнее время, двое стали особенно интересны: Быков и Тентенников. Он почувствовал, как постепенно складывается его дружба с Быковым, но отношения с волжским богатырем были сложными и трудными. С тех пор как Тентенникову «повезло», он стал хуже и злей.
Еще гимназистом, читая описания полетов на воздушном шаре, Победоносцев был особенно взволнован рассказом о благородстве одного ученого. Когда воздушный шар, не долетев до берега, начал спускаться и выбрасывание балласта не помогло, ученый хотел броситься в озеро, чтобы спасти пилота. Пилот удержал его. Подул ветер и спас воздухоплавателей.
Глядя на Тентенникова, Победоносцев почему-то иногда думал, что этот человек не способен на подобный поступок, и осуждал его. И все-таки он чувствовал, что и с Тентенниковым возможна в будущем дружба, — нравились сила волжанина, его редкая смелость, его могучая, неистребимая воля к жизни.
Глава восьмая
Николай Григорьев пришел к Быкову с немолодым широкоплечим блондином в котелке и черном костюме.
— Познакомься, — сказал Николай, — мой старый приятель и друг Сергей Сергеевич Вахрушев. Много лет работал он на Кавказе, по работе в Баку знает Сталина, выполнял
— А где карапуз?
— Завтра перед поездом заезжай ко мне за ним.
Они допоздна сидели втроем и успели переговорить о многом. Собственно говоря, беседовали Николай и Вахрушев, а молчаливый Быков только прислушивался к их словам да изредка вставлял свои замечания. Вахрушев рассказывал о своей молодости, о работе в Баку, о встречах со Сталиным, и образ великого революционера, о котором с такой любовью говорили Николай и Вахрушев, завладел воображением Быкова.
Каждый раз, когда Быков обдумывал свою жизнь, он чувствовал все с большей силой, что единственная правда на свете — та правда, которой служит Николай. И росло в душе Быкова желание послужить этой правде, как служили ей люди, ведущие сейчас неторопливую беседу в тихом номере парижской гостиницы.
Назавтра, часов в семь вечера, Быков заехал к Николаю.
Беленький мальчик в розовом вязаном костюме сидел на чемодане и рассматривал картинки.
— Познакомься, — сказал Николай, приподнимая мальчика за локти, — это Ваня. Ты его доставь… как на аэроплане.
— На аэроплане полечу, а на поезде не поеду, — упрямо сказал Ваня.
— Как сказать, — отозвался Быков, — теперь уж буду я решать, а не ты. Захочу — на поезде повезу, захочу — пешком поведу.
— Вот еще что выдумал! — сердито сказал Ваня. — Я тебя слушаться не буду!
— Я ослушников не люблю.
Ваня обиделся на Быкова, замолчал и снова занялся рассматриванием картинок, но исподлобья поглядывал на Быкова — чем-то заинтересовал его высокий, сильный человек, который так строго заговорил с ним.
— Значит, мальчика довезешь аккуратно, — еще раз повторил свое наставление Николай.
— Хорошо.
— И чемодан передашь в Тулу. В нем Ванины вещи.
— Час-то который?
— Что же, пожалуй, пора… Прощай… нет, лучше до свиданья.
— Идем, — сказал Быков мальчику и взял его за руку.
Ваня сердито поглядел на Быкова и высвободил свою ручонку из его могучей руки.
«Вот напасти-то! — подумал Быков. — И зачем я, как дачный муж, набрал себе поручений? Мальчишка, должно быть, балованный».
Впрочем, теперь уже было поздно раздумывать. Автомобиль ждал у подъезда. Смеркалось.
Быстрота сразу покорила ребенка. Он посмотрел на шофера, еще отстраняя руку Быкова, но взгляд его теперь был уже не так сердит.
— Мсье Быков! — крикнул кто-то весело. Быков обернулся и увидел Делье.