Небо истребителя
Шрифт:
Мы, инспекторы, привыкшие к подвижной работе на земле и в воздухе, в первый день зачетов от долгого сидения, душевного и умственного напряжения изрядно устали. Вернувшись в гостиницу, делая разминку, ходили по комнате и подводили первые итоги зачетов. Особое наше внимание привлек рассказ подполковника Дубинина. Вся его группа пришла на зачеты под хмельком. Он сначала хотел отставить экзаменовку, но задумался. Летчики-штурмовики явились в парадно-выходной форме, с орденами и медалями. Он сам воевал на штурмовиках, поэтому хорошо знал тяжелую работу этих ребят на войне и их крепкую боевую дружбу. Нет, такие летчики
— Почему вы так дружно тяпнули именно перед экзаменами?
Слушатели ответили, что это их протест преподавателю, который с вызовом ставил им двойки и тройки. Дубинин зачеты принял и ни одному слушателю не поставил плохой отметки.
Нам было над чем задуматься. Работа комиссии началась с досадных огрехов. И эта вызывающая выходка слушателей, и исчезновение начальника курсов вместе с председателем экзаменационной комиссии. Мы не знали, что предпринять. На «помощь» пришел сам генерал Блоков. Он ввалился в нашу комнату и, не устояв на ногах, бухнулся на ближнюю от двери кровать. Мы с тревогой подбежали к нему. Но он был элементарно пьян. Подполковник Маурычев всполошился:
— Надо вызвать «скорую помощь».
— Не надо, — махнул рукой Александров, — сам проспится. Давайте перенесем его в генеральский номер. Там. ему будет уютнее да и нам спокойнее.
По пути на ужин Маурычев сердито заявил:
— С Блоковым я бы не полетел в бой.
— Так он же не авиатор: петлицы у него красные, — заметил Александров. — Хотя и в пехоте есть аналогичная поговорка: «С таким бы я не пошел в разведку».
— Но ведь и начальнику курсов надо быть безрассудным, чтобы перед началом экзаменов так «угостить» председателя комиссии, — вступил в разговор Александров.
— Куцевалов это сделал с целью. Хотел задобрить Блокова.
— Но экзамены будем принимать, ставить оценки и писать акт мы, а не он.
— Мы напишем, а он не подпишет…
Как только мы вышли из столовой, ко мне подошел майор Афанасий Приставкин. Мы с ним вместе кончали Харьковскую школу летчиков, а в начале войны учились в академии. Весной 1944 года он был на фронте в нашем полку на стажировке.
— Арсен! Я узнал, что ты приехал…
— Афоня! Здравствуй, дорогой! Вот как неожиданно снова скрестились наши пути-дороги… Ты на курсах работаешь?
— Да.
Приставкин почему-то не любил, когда его называли Афанасием Ивановичем. Ему нравилось простое русское имя — Афоня.
Как часто бывает, встреча с фронтовым другом заставляет вспомнить самый памятный бой.
…Ужин. Между мной и командиром полка Владимиром Василякой сидит капитан, приехавший к нам на стажировку. Большинство стажеров за месяц, два врастали во фронтовую жизнь, становились иастоящими боевыми товарищами, и потом приходилось с сожалением расставаться с ними. Приставкин был хорошим летчиком, хотя в сложных боях ему еще не довелось участвовать. Но он изрядно надоел Василяке просьбами: летать, летать… Боялся, что война кончится и он не успеет уничтожить ни одного фашистского самолета. Василяка посоветовал:
— Афоня, ты только не спеши с полетами. В следующий раз кем думаешь пойти — ведомым или ведущим?
— Конечно, ведущим, — не задумываясь ответил
По лицу Василяки пробежало чуть заметное недовольство, но он, как бы с полным безразличием, посоветовал:
— Подумай и реши сам…
Погода стояла солнечная, по-весеннему теплая. Летчики только что пообедали и, усевшись на бревнах, оставшихся от строительства землянки, отдыхали перед очередным вылетом. К нам подошел командир полка и, чтобы не тревожить всех, тихо отозвал меня, поставил задачу на вылет и определил состав группы.
— Возьми с собой капитана-стажера, а то он летает мало. Вторая пара — Лазарев с Коваленко. Третью назначу из другой эскадрильи. Сейчас, пока есть время, ознакомься с обстановкой.
В районе южнее Тернополя танковая армия противника вышла из окружения, поэтому там шли сильные наземные и воздушные бои. В небе часто появлялись фашистские бомбардировщики. Мы должны были перехватывать и сбивать их.
Летчики Лазарев и Коваленко уже пришли, а пары из соседней эскадрильи и стажера не было. И тут я увидел, что все они, пригревшись на солнце, сидят на бревнах и слушают пение Саши Сирадзе под аккомпанемент на фандыре. Командир полка тоже там и, видимо увлекшись, позабыл о вылете. Я понимал, что эти минуты, согретые песней и музыкой, для летчиков точно эликсир жизни, но мне было не до концерта. Подойдя к командиру и не скрывая своего неудовольствия, я напомнил, что минут через десять нужно вылетать.
— Не волнуйся, — сказал командир. — Все будет в порядке. С тобой полетит пара Сирадзе. Он об этом знает и попросил спеть последнюю, свою любимую.
Когда уже настроишь себя на бой, каждое слово воспринимается остро. Фраза «спеть последнюю» покоробила меня, и я тревожно взглянул на Сирадзе. Летчик пел задушевно и чуть заметно, как бы про себя, улыбался:
Ты постой, красавица,Рыжий, дарагой;Ты мне очень нравишься,Будь маим женой…Он жил песней, а я должен был вести его в огненное небо. От резкого изменения температуры и гранит рушится, не то что нервы человека. Но как может он перед самым вылетом, когда все должно жить подготовкой к бою, петь и беспечно улыбаться? Брать ли его?
Когда песня кончилась, Афанасий подошел ко мне и попросил, чтобы я назначил его ведущим группы.
— Надо же мне учиться командовать в бою. В случае чего — подскажешь.
Человек только начал воевать, еще не побывал в серьезных переплетах, но собирается вести в бой опытных летчиков. Он может так подставить всех под удар, что никакая подсказка не поможет. Нет, бой — не учебная игра.
— Еще рано. Пойдешь ведомым.
— Но я же стажируюсь в должности командира полка! — Афоня был явно недоволен моим решением.
Перед вылетом бессмысленная размолвка раздражает. Желая прекратить этот разговор, я строго сказал:
— Выбирай: или полетишь со мной в паре, или останешься на земле.
Афоня понял, что разговор окончен, и, видимо опасаясь остаться на аэродроме, поспешил примириться:
— Конечно, полечу с тобой.
— Только без моего разрешения от меня не отходить.