Нецензурное убийство
Шрифт:
— Мы ж на бал собирались… — пробурчал Зельный.
— Ладно, потанцуем в потемках.
Они побежали, пригнувшись, вдоль здания, останавливаясь у каждого из трех подвальных окошек, отделявших их от ступеней главного входа. Фалневич миновал платформу свисающей с крыши грузовой лебедки, подскочил к краю крыльца, огороженного металлическими перилами, и прицелился вверх, в сторону двери. Зельный и Мачеевский пронеслись мимо него и вскочили на лестницу с другой стороны. Младший комиссар первым заглянул внутрь.
Прямо напротив он увидел какую-то большую и темную форму. От двух других, стоящих чуть дальше справа, отражался
Зыга проскользнул поглубже в зал и прижался к стене. Зельный подскочил к первому резервуару, выставив вперед руку с револьвером. Фалневич был уже в дверях. Они прислушивались.
Внезапно щелкнули рубильники, и полицейских ослепил резкий блеск. Свет разлился по всему залу, чаны отражали его, как линзы, били в глаза, словно лампа на столе следователя.
Младший комиссар опустился на колени и прицелился вслепую. До него донесся звук выстрела, но пуля лишь ударилась о металлическую крышку какого-то чана, зазвенело разбитое рикошетом окно. Прошло несколько секунд, прежде чем к Мачеевскому вернулось зрение и он смог различить силуэты людей. Он перекатился по бетонному полу, пропитавшемуся легким запахом солода, кислоты и этанола. Прогремело шесть выстрелов с разных сторон, но ни один бандит не попал. Хоть они и были к этому готовы, лампы ослепили их так же, как и агентов.
«Кто-то из них здесь работает или работал», — понял Зыга.
Выхватил взглядом высокую фигуру в светлом пальто, которая исчезла в двери на лестничную клетку.
— Там! — воскликнул он. Поднялся на колени и выстрелил.
Поздно — беглецу удалось уйти. Мачеевский поднялся, но тут с грохотом отворились раздвижные ворота в соседнее помещение. Зыга увидел три дула.
— Ложись! — закричал он своим агентам, которые уже двинулись к лестнице.
Фалневич инстинктивно отскочил за чан. Ударился об него плечом так, что тот даже глухо зазвенел. Зельный был слишком далеко. Он колебался, падать на грязный пол или нет, лишних полсекунды. Кто-то выстрелил, и сыщик, уже не думая о костюме, тяжело пополз в сторону стального резервуара.
— Пан начальник, Зельного задело! — закричал Фалневич. — Зельного задело!
Они молча обменялись короткими кивками. Как только раненый успел укрыться за чаном, Зыга метнулся вправо, к передней стене, Фалневич — к задней. Младший комиссар на бегу раз за разом нажимал на спуск, пока не опустел барабан, и едва они плечом к плечу с агентом присели за очередным металлическим баком, насторожил слух. Никто не стрелял, лишь звякнуло разбитое окно, и кто-то выскочил на брусчатку в фабричный двор. Мачеевский поспешно высыпал из магазина гильзы и затолкал на ощупь три последних патрона, оставшиеся у него в кармане. Перед ними кто-то со стонами полз по полу.
Они подбежали. Зыга наступил раненному бандиту на пальцы, чтобы тот не смог дотянуться до лежащего рядом револьвера. Фалневич, держа оружие на вытянутой руке, обвел взглядом помещение, в которое они ворвались.
Здесь стоял единственный исполинский чан, и его вершина исчезала в отверстии в потолке. Из брюха этой огромной бочки выходило сплетение латунных труб, бежавших к главному залу.
— Возвращайся к Зельному, мы ничего уже не добьемся, — велел Мачеевский. Не обращая внимания на стоны и проклятия, он приковал подстреленного к какой-то торчащей из стены рукоятке и присел на корточки рядом с разбитым окном. Снаружи никого не было.
Вдруг что-то заставило его насторожиться, и он молниеносно повернулся с оружием наизготовку.
За большим чаном он заметил котел поменьше, а на нем, все еще сжимая в руке ствол, полулежал еще один бандит. Зыга резко метнулся к нему, однако тот даже не шелохнулся, а когда младший комиссар толкнул его стволом револьвера, упал на пол. Из раны в груди с тихим бульканьем вытекло немного крови.
Мачеевский подбежал к Зельному. Фалневич уже помог агенту сесть и зажимал рану своим носовым платком.
— Вот ведь не свезло, пан начальник… — пробормотал Зельный. — Мой… Новый пиджак… Почти сто злотых отдал…
— Не беспокойся, щеголь. Для гроба сойдет. А впрочем, нас в мундирах хоронят.
— И агентов тоже?
— Тоже. А представь, как буду выглядеть я с портупеей и Крестом за Заслуги!
— Как… Как пожарный на праздник Тела Господня, пан начальник!
— Ну, значит, выживешь, Зельный. Ты видел, кто это был?
— Там, из-за того котла, пан начальник. — Сыщик указал рукой на большой чан, за которым теперь лежал труп бандита. — Вот ведь, курва, как пулей заденет, так завсегда ясно, откуда.
— Ладно. Фалневич, говори с ним.
Мачеевский снова пошел во второе помещение, встал над трупом и вынул из кармана платок. Поднял через него револьвер мертвого бандита и приблизился ко второму, прикованному к стене. Парень был молодой, лет двадцати, но уже успел заработать на морде шрамы от ножа. Младший комиссар высыпал в конверт барабан поднятого револьвера, потом вложил оружие в руку раненого.
— Ну вот, получишь как минимум за покушение на убийство полицейского при исполнении служебных обязанностей, — сказал он. Крепко сжал ему руку на рукояти и спусковом крючке, после чего осторожно спрятал вещественное доказательство в карман пальто. — Не стану говорить, что тебе за это сделают охранники в КПЗ, пусть это будет для тебя сюрпризом. Так как, сдаешь сообщников или хочешь, чтобы я тебе там пальцем поковырял? — с усмешкой спросил он, коснувшись простреленного плеча бандита.
— Ты еще посмотришь, мент, и на тебя управа найдется. Ты меня еще не знаешь!
— Да ну? А свидетели у тебя тоже есть?
Зыга сунул палец чуть поглубже. С полминуты раненный выл, как пес на цепи, а потом заговорил, и говорил так много и быстро, что даже Фалневич не успевал бы записывать.
Было уже самое начало пятого, когда чуть ли не весь состав ночной смены люблинской полиции разбежался по улицам Косьминека в поисках бордового «пежо». У немногочисленных прохожих, которые только что встали, чтобы идти на работу, едва они выходили из подъездов, тут же проверяли документы и записывали. Если кто-то имел несчастье носить усы, полицейские решительно провожали его на угол Гарбарской и Длугой, где стоял «воронок», а рядом с ним смолил папиросу за папиросой младший комиссар Мачеевский.