Нечаев: Созидатель разрушения
Шрифт:
Помощник присяжного поверенного А. Н. Колачевский, присутствовавший при обыске у Томиловой, привлекался к следствию еще в 1866 году по делу Д. В. Каракозова, пользовался известностью и хорошей репутацией среди молодежи. Придерживаясь позиций умеренного крыла студенческого движения, Колачевский еще зимой 1868/69 года докучал Нечаеву своей популярностью. Сергею не удавалось «иметь в своих руках» Колачевского, и тогда он вознамерился хотя бы нейтрализовать противника.
План действий и его реализация вполне могли бы послужить сюжетом для детектива. Вскоре по возвращении из Москвы И. Н. Лихутин пригласил к себе по неотложному делу Колачевского и отдал ему для передачи М. Ф. Негрескулу важный пакет с секретными бумагами. По выходе от Ивана Лихутина на улице Колачевского «арестовывают» два «жандарма» — младший брат Лихутина Владимир и студент-технолог В. К. Дебагорий-Мокриевич. Они сажают Колачевского в карету, везут в Знаменскую гостиницу, проводят в заранее приготовленный номер и там предлагают «арестанту» свободу в обмен на деньги — денег не оказывается. «Жандармы», поглядывая на пакет в трясущихся руках Колачевского, неохотно соглашаются на вексель. Вексель на шесть тысяч рублей подписан, «арестант» отпущен. (Все это в подробностях можно прочитать в «Правительственном вестнике», № 198 за 1871 год.) На другой день счастливый Колачевский спешит к своему другу Негрескулу и вручает ему секретный пакет, в котором обнаруживается записная
В этой истории не все поддается объяснению. Почему, например, Лихутину понадобилось передавать Колачевскому записную книжку Нечаева, откуда она у него и, главное, почему он еще в Москве не отказался от требований Нечаева? Мальчишество? И. Н. Лихутин к тому времени был подпоручиком в отставке. Рассказ Негрескула о проделке Лихутина записала в свой дневник дочь известного архитектора, приятельница П. Л. Лаврова, Е. А. Штакеншнейдер, но там ему дано несколько иное толкование. [350] Любопытно, что один из исполнителей «ареста» Колачевского, В. К. Дебагорий-Мокриевич, в своих воспоминаниях стыдливо умолчал об этом событии. [351]
350
45 См.: Голос минувшего. 1916. № 4. С. 68–69.
351
46 См.: Дебагорий-Мокриевич В. К. Воспоминания. СПб., 1906.
Возмутительный поступок, на который Нечаев подтолкнул Лихутина, вызвал у Негрескула приступ бешенства. Он и прежде враждебно относился к творцу «Народной расправы»; все, что можно было предпринять для его разоблачения, он сделал еще в Швейцарии. (Кстати, в Женеве в один из визитов к Негрескулу Нечаев украл у него пальто, сюртук и плед. [352] ) Узнав о возвращении Нечаева из эмиграции, Негрескул написал Успенскому письмо с весьма нелестным отзывом о вожде московских заговорщиков, но переубедить Успенского ему не удалось. Это письмо было перлюстрировано на Петербургском почтамте, его копия попала в III отделение, но за этим почему-то никаких действий не последовало. [353] После авантюрной истории с векселем в Петербург приехал приказчик московского книжного магазина Черкесова В. П. Скипский, он привез Негрескулу письма от Успенского и Нечаева. Побеседовав со Скипским, Негрескул сказал ему: «Так передайте Успенскому, чтобы он остерегался этого господина (Нечаева. — Ф. Л.) сам и старался бы предостерегать от него и других, так как здесь, в Петербурге, доподлинно известно, что Нечаев подкидывает прокламации (одну из таких прокламаций показали Колачевскому в III отделении) и вообще не прочь вызвать какую-нибудь кутерьму». [354] После разговора с Негрескулом Скипский решил отойти от участия в нечаевских кружках, что, впрочем, не уберегло его от наказания.
352
47 См.: Козьмин Б. П. С. Г. Нечаев и его противники в 1868–1869 гг. // Революционное движение 1860-х годов. М., 1932. С. 208–209, 212.
353
47а См.: ГА РФ, ф. 109, 2 эксп., 1869, д. 172, л. 117–125 об.
354
48 Правительственный вестник. 1871. № 199.
Нам неизвестно, сколько раз осенью 1869 года Нечаев посещал Петербург, по-видимому, не менее трех. Во второй приезд он взял с собой Кузнецова. Тогда-то ему и удалась долгожданная организация столичного кружка «Народной расправы». Приведу извлечения из показаний бывшего студента Петербургского земледельческого института (Лесотехническая академия) П. А. Топоркова:
«Пришедши раз в класс, я заметил в комнате нашей молодого офицера в форме путей сообщения, но, не обратив на него внимания, сел за работу. Офицер этот был среднего роста со смуглым лицом и темнорусыми волосами, в очках из темного стекла. Он просидел у нас весь вечер и остался ночевать. На другой день утром, когда все уже ушли в классы и я остался один в комнате за работой, офицер, которого фамилия была Панин (Нечаев. — Ф. Л.), стал ходить по комнате и завязал со мной разговор. Сначала он спросил, не видел ли я прокламаций, пущенных Нечаевым из-за границы? На ответ мой, что я их не видел, он начал сожалеть об этом. Потом стал спрашивать о моих знакомых, о каждом отдельно. Затем спросил, хожу ли я в город и имею ли там знакомых; я ответил, что имею в городе брата и знаком с его товарищами, живущими с ним. Вечером в 6 часов приезжал к Панину какой-то господин в белой шляпе (А. К. Кузнецов. — Ф. Л.) и о чем-то с ним толковал. В тот же вечер господин в белой шляпе уехал, а Панин сходил куда-то ночью, пришел и лег спать. На третий день утром, когда опять все были в классах Панин обратился ко мне с новым вопросом, не знаю ли я что-нибудь о московском революционном обществе. Я ответил, что нет». [355] Далее Нечаев осторожно, с туманными намеками рассказал Топоркову о цели «Народной расправы», взял адрес брата, настойчиво потребовал явиться туда в назначенный день, вручил «образчик бумаги» и велел никому ни о чем не рассказывать. Придя к брату в условленное время, Топорков застал у него Кузнецова. «Он взял у меня образчик бумаги, — рассказывал Топорков, — данный Паниным, сличил с тем, который был у него, и загем движением головы пригласил меня следовать за собою. Смешно было смотреть на ту таинственность и важность, с которою он вел меня в какой-то, как видно, номер гостиницы на Невском. Здесь он заказал чаю, который и был немедленно подан. Незнакомец развернул записную книжку и оттуда достал лист почтовой бумаги, мелко написанный. Это были правила организации общества, прочитавши которые, он дал мне две бумажки, на которых был выбит штемпель «Русское революционное общество». Он передал мне эти бумаги с наставлением распространять их между знакомыми и продиктовал азбуку, по которой, как он говорил, у них велись книги. Затем он еще раз повторил, чтобы быть молчаливым и никому не говорить про то, что было между нами». [356]
355
49 Кункль А. А. Долгушинцы. М., 1932. С. 45–46.
356
50 Там же. С. 47.
П. А. Топоркову удалось завербовать студентов-технологов Л. А. Топоркова и А. В. Долгушина, слушателя Медико-хирургической академии П. М. Кошкина и еше несколько человек. Приведу отрывок
357
51 Там же. С. 50.
Этот нечаевский кружок постепенно перерос в долгушинскую группу «сибиряков-автономистов», их связь с «Народной расправой» скорее персональная, чем идейная, хотя все они привлекались по делу нечаевцев.
Сергей приезжал в Лесной к своему приятелю, студенту Земледельческого института В. И. Ковалевскому. Они часто встречались во время петербургских студенческих волнений у Ткачева. Ковалевский не состоял в «красных» радикалах, но больше тяготел к ним, нежели к умеренным. Осенью 1869 года он входил в нечаевский кружок В. И. Лунина. Связей с этим кружком Сергей почти не поддерживал, но о Топоркове с Ковалевским, безусловно, советовался и лишь после получения о нем соответствующего отзыва приступил к его вербовке. Что касается переодеваний, то Нечаев и в Москве иногда появлялся на собраниях Отделения облаченным в офицерский мундир и объяснял удивленным заговорщикам, что прибыл со сходки офицеров, куда в ином виде доступ закрыт.
Известно еще несколько попыток Нечаева организовать кружки «Народной расправы» в других городах империи. Например, осенью 1869 года он посылал приказчика московского магазина Черкесова П. В. Прокопенко в Харьков, Таганрог и Одессу, [358] но существенных результатов ни эта поездка, ни другие попытки не принесли. Во время следствия Прокопенко все отрицал. [359]
Новое пополнение «Народной расправы» произошло в октябре 1869 года. В Московском университете на медицинском факультете преподавал знаменитый терапевт Т. А. Захарьин. На его место неожиданно был назначен профессор А. И. Полунин, человек очень строгий и требовательный. Студенты решили не посещать его лекции. Ректор университета С. И. Баршев 25 октября провел в Совете университета решение об исключении из университета студентов, участвовавших в беспорядках. Неумелое вмешательство начальства привело к тому, что восемнадцать человек оказались исключенными из университета. Тогда-то Нечаев и написал воззвание «От сплотившихся к разрозненным», распространявшееся в аудиториях медицинского факультета. Следом за воззванием в университете появились Кузнецов, Рипман и Черкезов и повели агитацию за вступление в ряды «Народной расправы». [360] Студенты читали документы организации, воззвания и, возбужденные только что свершившимися событиями, оказывались членами тайного революционного сообщества. Так в него вступили Д. К. Лыткин, А. С. Бутурлин, В. Н. Смирнов, А. Л. Эльсниц, В. А. Гольштейн, С. Л. Мутафов, Н. М. Пирамидов и Д. П. Ишханов, последний организовал из своих земляков целый кружок. [361]
358
52 См.: РГИА, ф. 878, оп. 1, д. 82, л. 129 об.
359
53 См.: ГА РФ, ф. 124, оп. 1, д. 10, л. 216-2;19.
360
54 См.: там же, д. 198–199. Подробнее о полунинской истории см.: Ткаченко П. С. Учащаяся молодежь в революционном движении 60— 70-х гг. М., 1978. С. 135–137.
361
55 См.: РГИА, ф. 878, оп. 1, д. 82, л. 128 об.
– 129.
Отделение с 8 октября по 21 ноября собиралось всего пять раз, Успенский исправно вел протоколы заседаний. Одновременно с ним что-то записывал Николаев, он почти до конца «Народной расправы» разыгрывал роль представителя Комитета, сидел и молча писал, сказал лишь, что Комитет находится в Москве и подчинен Женевскому революционному центру.
Денежными делами «Народной расправы» ведал Кузнецов. Иногда удавалось разжалобить некоторых московских купцов на «помощь нуждающимся студентам», остальная часть средств поступала от самих членов сообщества. В октябре Нечаев отправил Прыжова в Иваново к Зубкову за получением когда-то обещанных сгоряча десяти тысяч рублей на «общее дело», но напуганный весенними обысками и арестами, фабрикант-вольнодумец принял посланца сдержанно, выдал ему сто рублей, подробно расспросил о Нечаеве и выпроводил. [362]
362
56 См.: ГА РФ, ф. 124, оп. 1, д. 10, л. 106.
Приведу выписку из кассового отчета «Народной расправы», найденного у Успенского при обыске.
Приход: Кузнецов — 259 руб., Зубков — 100 руб., Прыжов — 25 руб., Черкезов — 125 руб., Беляева — 1 руб.; неизвестный — 50 руб., итого — 560 руб.
Расход: Нечаеву — 63 руб., Прыжову — 80 руб., Прокопенко — 50 руб., Рипману — 12 руб., Беляевой — 20 руб., Волохареву — 21 руб., Флоринскому — 50 руб., Гернету — 5 руб., итого — 301 руб. [363]
В Иванове Нечаев появлялся тайком, иначе его непременно отвели бы к жандармскому капитану Тимофееву: слишком многим он причинил неприятности. Поэтому к Зубкову ему пришлось посылать Прыжова. «Вернувшись из-за границы, Сергей не раз приезжал в Иваново, — рассказывала его старшая сестра Фатина, — и свидания имел с сестрой (Анной. — Ф. Л.) в лесу, на Сластихе. Перед ним приезжал всегда студент из Петербурга Н. В. Слюнин и предупреждал. Слюнин был влюблен в сестру и все делал по просьбе Сергея.
363
57 См.: РГИА, ф. 878, оп. 1, д. 82, л. 129.
С. Г. был гримирован и жил, скрываясь, у Анны Осиповны Бабуриной; она с ним была близко знакома; Анна Осиповна была девица старая. У ней на дворе ее собственного дома был котел, под которым проводил ночи С. Г.
Отец после всех историй выкинул Сергея из головы и сестру на поруки не взял, а я взяла. Два раза приезжал студент звать отца на свидание к Сергею, но он не поехал. Сергей из-за границы слал письма, но отец, как получал их, так относил частному приставу. Все равно мы знали, если не отнесешь, то придут, чтобы забрать их. Годы были трудные, отцу много приходилось терпеть; вот у меня была и другая фамилия, так ничего, а у второй жены нашего отца детей выгнали из училища, не дали учиться. Все письма в шкатулке, которую привезла сестра, я сожгла в печке: боялась в те годы всего.