Недалеко от Земли
Шрифт:
Через неделю после обработки результатов пятого запуска, когда совершенно отчетливо выяснилось, что никаких отклонений в поведении подопытных животных не проявляется, и когда биологи уже обреченно взялись за следующую серию наблюдений, Веня Лямкин по какой-то пустяковой причине заглянул в лабораторию в неурочное время. Сразу после полуночи по бортовому времени. То, что он увидел, повергло его в немое изумление. Эмма, свернувшись клубочком, мирно спала в своей клетке, а вокруг сидело одиннадцать абсолютно обдолбанных (другого слова Веня подобрать не смог) мышей. Молча и неподвижно. Похоже было, что
Остаток ночи Лямкин провел в мучительных размышлениях, а утром, всклокоченный и невыспавшийся, оповестил о своих наблюдениях коллег. Именно тогда и припомнили странное поведение кошки перед стартом. «Ребята, – горячо говорил Веня, прижав кулаки к груди, – она же проинтуичила грядущие перемены в своих возможностях!»
Срочно затеяли серию замеров и опытов. И опять никаких отклонений ни у кошки, ни у мышей обнаружить не удалось. Правда, наблюдалось еще два случая приманивания во время сна. В разное время суток и при разных обстоятельствах. Ни в какую, даже самую безумную теорию, подобные выходки не укладывались, поэтому биологи просто утаили добытую информацию. Пока. До получения более обнадеживающих результатов и разработки гипотезы, хоть как-то объясняющей необычные явления.
– Ай да Эмма! – крякнул кто-то, когда Веня закруглился и смущенно присел на краешек кресла.
Все это время Дмитрий Кобыш, сидевший среди таких же молчаливых, как и он, испытателей, пытался определить свое отношение к происходившему. Сначала он вяло прислушивался к шумному выяснению обстоятельств испытательных полетов, не находя для себя ничего нового и странного. Потом сосредоточил внимание на выступлении Бородина, отметив, что термин «мерцающий выход» вызвал в нем какую-то непонятную реакцию. Как будто что-то передернулось у него внутри, вызвав разбегание по всему телу приятных освежающих волн. Как будто прохладный ветерок прошелестел в голове. А когда Веня Лямкин стал рассказывать о кошачьих похождениях, Кобыш болезненно напрягся, не в силах сообразить, что же именно вызвало такую реакцию, но едва только речь зашла о мышах, столпившихся вокруг Эммы, его внезапно отпустило, он понял, что мысли потеряли четкость, расплылись совершенно, что он не в состоянии даже на мгновение сосредоточиться, зафиксировать на чем-то внимание. Он перестал сопротивляться и поплыл. И погрузился куда-то в вязкую, но уютную, ни на что не похожую бесконечность. И время остановилось. И было очень хорошо, но вместе с тем как-то до невозможности странно. Сознание расслоилось, воспринимая одновременно то, что внутри, и то, что снаружи. А потом чей-то громкий знакомый голос забубнил где-то наверху, и почему-то стало понятно, что надо вернуться. Он очнулся и повел перед собой глазами.
Вокруг по-прежнему сидели его друзья-пилоты, молчаливо внимая очередному оратору, который, размахивая в запале руками, что-то горячо втолковывал окружающим. Это был кто-то из вакуумных физиков, кажется, Гена Запашный, и он наконец завершил длинный период и в упор уставился на испытателей. До Кобыша, кое-как прорвавшегося сквозь упругую пленку, отделявшую его от внешнего мира, долетел обрывок финальной фразы:
– ...интересно, что по этому поводу думают
Испытатели переглянулись.
– Без комментариев! – сказал кряжистый сибиряк Женя Седых. – У нас не было времени поразмышлять на эту тему. Карантин и всё такое... Мы еще не готовы. Извините.
Испытатели синхронно кивнули. Даже Вивьен Тараоки, еще не принимавшая участия в полетах.
Во множестве глаз, устремленных на них, последовательно отразились сначала изумление, потом недоумение, а затем разочарование.
Ли опять запустил пальцы в шевелюру, задумчиво посмотрел на Седых, тряхнул головой, шумно выдохнул и, наконец, произнес:
– Ну что ж, нет так нет. Хотя, я надеюсь, что в самом ближайшем будущем услышу от вас что-нибудь стоящее.
Испытатели опять синхронно кивнули.
– Итак, – Ли оглядел присутствующих, – пока из внятно прозвучавших предположений есть только два – внезапно появившийся потолок дальности, возможно, зависящий от конструктивных особенностей ПП, и наличие некоего барьера в пространстве, не укладывающегося в существующие физические представления. Плюс некий биологический фактор, плюс феномен возврата корабля в точку старта...
– Эффект зеркального отражения, – обронил кто-то из физиков.
– Очень даже может быть, – продолжил Ли. – Поскольку никаких других версий пока не слышно, а отчет на Землю надо отправлять хоть с какими-то соображениями, предлагаю всем поразмыслить над имеющейся информацией, а завтра в это же время собраться вновь и обсудить содержание отчета. И наметить план работ в соответствии с открывшимися обстоятельствами. Какие-нибудь замечания или пожелания есть?.. Вижу, что нет. Тогда, дамы и господа, за работу.
Кобыш с Тернером вошли в каюту, которую они делили на двоих, и молча сели. Дмитрий – на откидную койку, а Брюс – на легкий пластиковый стул, исполненный как одно целое с маленьким рабочим столиком. Они были напарниками почти полгода и научились понимать друг друга с полуслова. Взаимная приязнь при знакомстве вскоре переросла в настоящую искреннюю дружбу. Они как бы дополняли друг друга, словно братья-близнецы, неразрывно связанные между собой таинством появления на свет.
Но сейчас оба чувствовали какую-то скованность, неопределенный дискомфорт, будто появилась некая трещина, отделившая их друг от друга. Некая условность, которую оба пытались преодолеть, пока еще не преодолели и внутренне стыдились этого.
Наконец Кобыш оторвал затылок от стены, выпрямился и, неловко усмехнувшись, сказал:
– Давай-ка, Брюс, расскажи мне про свои странности.
Тернер удивленно вскинулся, посмотрел в совершенно спокойные, без примеси иронии, глаза товарища и пробормотал:
– Заметно? Ты откуда знаешь?
– От верблюда. Знаю... – Кобыш помедлил. – Знаю, потому что сам такой.
– Почему я первый должен? – состорожничал американец. – Ты и начинай.
– Потому что я первый спросил! – рявкнул полковник. – Потому что пора уже исповедоваться. Сколько можно над собой издеваться? Или ты решил, что ты один такой? – он перевел дух и сбавил тон. – Мы все теперь, братец, меченые. Все, кто летал к барьеру. Так что, давай, выкладывай. Я тебе тоже много чего расскажу.