Недалеко от Земли
Шрифт:
– Можно, – весело сказал экс-спецназовец. Его уже стало отпускать. – Только надо быть настойчивым и непреклонным в своем решении. И заниматься каждый день. Сможешь?
– А то, – фыркнул пацан. – Это ж не в школу ходить, – он шмыгнул носом и деловито поинтересовался. – За лето управимся?
Никита засмеялся и положил руку ему на плечо.
– Лета, – сказал он, глядя в глаза Федору и обнаруживая несомненное сходство с сестрой, – маловато будет. Этим надо заниматься всю жизнь.
– Так долго? – разочарованно протянул мальчишка. – Не-е. Я после школы в
– Вы? – с замиранием сердца спросил Никита, опять взглянув на девушку и тут же почувствовав давно забытое щемление в груди. – Вы тоже, Маша?
Щеки лесной феи стали медленно наливаться краской.
– Меня без нее одного в тайгу не пустят, – еще раз встрял Федор. – К тому ж это она меня сюда затащила. Давай, говорит, к дому лесника сходим…
«Неужели… – подумал Никита, продолжая тонуть в машиных глазах, – неужели это случилось?.. Она?..» Согревшая душу мысль неожиданно сменилась вызвавшей трепет следующей: «А не про нее ли отец Василий сказывал?» И он, как-то не заметив, что мысли уже обратились в слова, спросил:
– Вашу маму часом не Прасковьей звать?
– Так я ж и толкую, – удивляясь непонятливости старших, хотя сестру он взрослой явно не считал, напомнил о себе Федор, – Плотниковы мы. Прасковьи Кузьминишны.
– Что ж вы сразу не сказали? – невпопад брякнул лесник. – Мне ж… – «Что „мне ж“?» – тут же осекся он. – В общем… э-э-э… я – Никита, – он приложил руку к груди и склонил голову.
– Так тебя и так все знают, – сказал мальчишка. – Ты к нашему попу каждый месяц ходишь. А больше ни с кем… Мать говорит, странный ты. Видный, говорит, мужик, а живет бобылем… Собака, говорит, ему вместо семьи. Непорядок…
– Ты, Федор, не суди о том, чего не знаешь, – наконец подала голос девушка. – Всякое болтают, а ты не повторяй…
– Во… – пацан смешно сморщил нос, – и Машка воспитывает. А сама как в тебя втюрилась еще в школе, так и до сих пор…
– Федор! – отчаянно сорвался звонкий голос, и лесная фея снова зарделась. – Не смей!
– Да ладно, – мальчишка понял, что хватил лишку. – Больше не буду.
То, что в запале вырвалось у Плотникова-младшего, хмельным вином ударило Никите в голову, и внутренне воспарив в горние выси, он все же постарался сгладить возникшую неловкость.
– Не сердитесь на него, Маша, – примиряюще сказал он. – Мальчишки – иногда народ взбалмошный и колючий. Сам такой был. Это пройдет со временем, – и, заметив, что Федор опять собирается что-то ляпнуть, приложил ему палец к губам и добавил – Если действительно хочешь овладеть боевыми искусствами, научись быть сдержанным и справедливым. А в первую очередь – относиться с уважением к женщинам. Ясно?
Парнишка сжал губы в полоску, посмотрел на лесника блестящими потемневшими глазами и молча кивнул. Девушка, все еще смущенная и одновременно рассерженная, отвела взгляд. Потом робко улыбнулась.
– Вот и славно! – счастливый Никита взял обоих за руки. – А теперь пошли чай пить. Приглашаю вас в гости.
Так состоялось их знакомство. Потом были древний пузатый самовар, подаренный отцом Василием, откопавшим его невесть где и когда, веранда, заполненная солнечным светом, и машины глаза, от которых Никита, как ни старался, не мог оторваться. И хитрющая физиономия Федора, сама за себя говорившая: «Вот, мол, и этот туда же. Втюрился, как последний второгодник. А еще Джеки Чан называется!»
После чаепития экс-спецназовец целый час гонял мальца по утоптанному двору, заставляя до изнеможения повторять базовые стойки и передвижения, а также попутно выбивая из него дух противоречия и строптивость. «Запоминай, – приговаривал он. – Первое – сторонись нерадивости и лени, второе – сторонись гордыни и похвальбы, третье – сторонись вспыльчивости и суетливости…»
Надо отдать должное, Федор старался. Даже тогда, когда его слабенькие силенки, очевидно, были уже на исходе. И все это под внимательным взглядом старшей сестры.
Наконец Никита сказал: «Для первого раза достаточно», и они уселись, скрестив ноги, на траву у изгороди, где лесник стал обучать парнишку важнейшим правилам медитации и глубокого дыхания. Истекли еще полчаса, потом еще полчаса, потом они опять сидели на веранде и говорили, говорили, говорили... Правда, в основном вещал гостеприимный хозяин, распуская перед Машей павлиний хвост, а младший брат ее больше не улыбался ехидно, наоборот, притихнув, он молча слушал, теперь уже окончательно убедившись в праве Никиты быть центром внимания.
И только во второй половине дня гости вдруг вспомнили, что время, отпущенное им на прогулку, уже давно истекло. «Мама, наверное, переволновалась вся, куда мы запропастились», – смущенно сказала девушка, а Федор, как бы подтверждая ее слова, со вздохом кивнул. Уходить ему явно не хотелось. «Если вы не против, мы могли бы вас проводить. Да, Играй? – Никита подмигнул псу, который, услышав свое имя, тут же выставил вперед лапы, распустив когти, с прискуливанием потянулся и махнул хвостом, выразив тем самым полную готовность сопровождать компанию хоть на край света. А его хозяин, трепеща от собственного нахальства, добавил. – Заодно с Прасковьей Кузьминишной меня познакомите. Можно?» И замер, ожидая ответа.
– А то, – подтвердил Федор, Маша же, покраснев, отвела взгляд и судорожно, так, что костяшки побелели, сжала кулачки.
По дороге в деревню Никита рассказывал разные смешные истории, случавшиеся с ним в прежней жизни, девушка звонко смеялась, а меньшой Плотников только хитро и понимающе прищуривался, не покушаясь, впрочем, на то, что со всей очевидностью возникло между его сестрой и вновь обретенным старшим другом. По-своему он тоже был умиротворен и даже счастлив. Соседские пацаны теперь умрут от зависти, и хотя Никита сказал, что надо избегать гордыни и похвальбы, но один-то раз похвастаться все же не мешало. Тем более, что есть чем. Играй степенно трусиґл рядом с Федором, деликатно не обращая внимания на хозяина с его пассией, мол, у вас – своя компания, а у нас – своя.