Недосказанное
Шрифт:
Ни души кругом, тревожит страх
Вряд ли за себя, скорей за дочь.
Выпускай ее, колдунья-ночь!
Ждать и догонять – нет хуже ремесла.
И забот отцовских много, нет числа.
* * *
В веке горьком-горьком довелось родиться.
Ухватил не журавля – невеличку-птицу.
Скудно, трудно выживали мама и отец.
Беды не охолодили добрых их сердец.
Жизни радости простые мимо не прошли.
Все сумели, все сложили, все нашли.
* * *
С
Буду помнить, пока буду видеть свет.
В тумане времени далеком
ловлю картинки пестрых дней.
В крестьянском доме вышли сроки
родиться матери моей.
Сестер, братьёв немала куча.
Раздор подросших мужиков
с отцом. Глухая бедность мучит.
Но светел день, хоть мир суров…
На удивленье, баба Дуня
была улыбчива, смела.
Судьбу не проклинала втуне,
семью держала, как могла.
Характер тот достался Анне.
Жизнь уготовила войну,
и труд, как марш по полю брани,
и коммуналку не одну.
Удача главная: муж в силе,
опора, друг, отец наш. Дом!
Мы в нем тепло и дружно жили
в тот трудный век в краю родном.
Смеяться мать не разучилась,
петь песни и озорничать.
И так нечаянно случилось
до девяноста достучать.
Ценю в себе следы благие
душ женских в маминой родне.
Полегче век пришел, другие
созрели в сытой тишине…
Благословляю тех, кто в схватке
судьбы с судьбой за право жить
любовь и силы без остатка
отдал, чтоб горюшко избыть.
А там как Бог даст…
Козловская дорога
теряется в кустах,
безлюдна, бесприютна.
Одолевает страх:
вдруг кто-то злой появится,
кругом ведь ни души.
Бегом, бегом, и вышла я
в поселок из глуши.
Но – стоп! Остановилась,
глазами повожу.
Клубком назад полвека
и больше отвожу.
И вижу я воочию:
брусчатые дома,
согреты ранним солнышком,
глазеют из окна.
Горошинами катится
народ со всех сторон,
соседа и товарища
зовет, скликает он.
И вот уже колонна,
как в красный Первомай,
тянулась по Козловке.
Всех разом принимай,
завод, своих рабочих!
Потоку нет конца…
Здесь вижу пару тихую,
родных мать и отца.
Десяток лет по тропке
заветной проходили.
Для них светило солнце
и тучки дождик лили…
Промчалось все, как в детстве
хорошее кино.
Дарить и обворовывать –
то времени дано.
Завод не собирает
народ, как сердце кровь.
И умерла Козловка.
И жаль былого вновь?
Нарядные автобусы
везут народ привычно,
маршрутки обгоняют –
зачем пешком ходить?
Цветные иномарки,
удобный транспорт личный,
в Москву с утра увозят,
чтоб денег раздобыть.
«Но огоньки есть. С надеждой на них будем терпеть, думаю, недолго… Все уляжется, и жизнь пойдет своим чередом». /Из письма с фронта/
Предо мной листочек пожелтелый,
сбережённое отцом письмо.
Из годов смертельных прилетело.
Почему одно? Всего одно?
Весточка от дяди Серафима –
сына, брата, зятя. В тех годах
радость без границ: промчалась мимо
пуля-дура, чуть слабее страх.
Оживает робкая надежда,
манит в черной дали огоньком
и Анику-воина. Он прежде,
нет, всегда берег её …тайком.
А сегодня, брату отвечая,
хочет верить с Ваней в унисон.
Хоть и трудно: где Сибирь чужая –
где Донбасс горящий? Быль, не сон…
В том конверте есть и похоронка.
В сорок третьем мокрою весной
приютила дальняя сторонка
в погребенье братском прах родной.
Навсегда для матери остался
без вести пропавшим, но живым!
«Пламенным» (с еврейского) – так звался
не случайно воин Серафим.
Сохранились записи смешных и трогательных словечек, произнесенных моими детьми в младенческом возрасте. Некоторые приведу здесь.
Стихи? Их цель – изобразить ситуацию, которая вызвала реакцию ребенка. Сами детские слова не ввела в стихи, чтобы не ломать, оставить нетронутыми.
* * *
Ножки неокрепшие по полу топочут.
В кухне перед бабушкой голову поднял
И уткнулся в фартук, быть один не хочет.
Волоски сияют в мягком свете дня.
– Внучек, дай поцеловать твои лапки!