Недосягаемая
Шрифт:
Иван играл бурную мелодию, которая терзала слух. Лидия неслышно оказалась в комнате, притворив за собою дверь, ждала и слушала, пытаясь понять, что он хочет сказать своей музыкой. Она догадалась, что звучала одна из его собственных композиций, даже более того — это была часть его самого. Внезапно он уронил руки на клавиши, взяв несколько громких нестройных аккордов.
— Ничего не получается! Это все не то! — злобно воскликнул он. — Что со мной случилось? Неужели даже моя музыка покинула меня?
У Лидии
Ей слишком часто приходилось переживать подобное, чтобы сразу не распознать симптомы. Но впервые были затронуты не только ее чувства, но и чувства детей, и она яростно пыталась защитить их. Целый день ее неотступно преследовали ужасы, порожденные собственным воображением. А что, если женщина, которую Иван приведет в дом, окажется беспутной, невоспитанной? Что, если она заявит им всем, что они вмешиваются в их с Иваном любовь? Лидия была напугана, очень напугана, она даже пожалела в тот момент о том, что выжила после несчастного случая и не умерла, раз теперь не может бороться с другими женщинами на равных.
Лидия подумала о прошлом, ибо воспоминания об Иване нахлынули волной. Она вспомнила, как однажды ночью на юге Франции его привлек лунный свет, вытянув из кровати к окну, и, пока он стоял любуясь почти неподвижным серебряным морем, она присоединилась к нему. На ней была только ночная сорочка из мягкого прозрачного шифона. Когда луна полностью осветила ее лицо, она разбудила в нем не страсть, а любовь почти на грани боготворения. Она помнила, как он не мигая смотрел на нее, словно пытался поглотить ее красоту, а затем опустился перед ней на колени и поцеловал ей подъем ступни.
Перед ней возникли и другие картины, запечатлевшие минуты ослепительно сверкающего счастья. Она вспомнила, как Иван нес ее на руках из моря в тень тихих скал Корнуоллского побережья. Она помнила его раскрасневшегося и взволнованного, когда вечером они слушали музыку, превосходно исполняемую в Вене. Ту ночь она провела с одним из величайших любовников Австрии, потому что с Иваном она познала союз души и тела, который невозможно описать словами.
— Почему у тебя такой печальный вид, мама?
Голос Филипа вернул ее в настоящее, и она улыбнулась сыну, растянувшемуся во весь рост у ее ног.
— Неужели? Я вспоминала прошлое.
— И поэтому загрустила?
— Не совсем. Я вспоминала счастливые времена.
— А хорошо иметь воспоминания? —
— Говорят, это компенсация старости, — сухо ответила Лидия.
— Но ты ведь не старая, — возмутился Филип.
— Иногда мне кажется, что я уже отпраздновала свое столетие, — призналась Лидия.
— Наверное, это чувство возникает в тебе из-за папы, — сказал Филип. — И отчего только он вовсю старается быть молодым?
— Вовсе нет, — с упреком произнесла Лидия, моментально встав на защиту Ивана.
— Так оно и есть, — настаивал на своем Филип. — Он все время пытается показать, как он молод. В другой раз я бы и не заметил, если бы он так не старался.
Лидия вздрогнула.
— По-моему, ты жесток, — немного погодя произнесла она.
— Прости, мама, если это тебя расстроило. Я не ропщу, мне просто жаль папу — вот и все. В конце концов, он все еще очень здоров и бодр, но мы с ним не ровесники, и я не понимаю, почему он стремится каждый раз показать мне, что он более проворен и энергичен, чем я.
— Что вы друг другу наговорили? — встревожилась Лидия.
— Ничего, — ответил Филип. — По правде говоря, первой заметила это Кристин.
Лидия сдержала нетерпеливый возглас, она догадывалась, что такая проницательность не для Филипа. Но вряд ли она имела право запретить брату и сестре обсуждать отца.
— Ты только не волнуйся, — взмолился Филип. — Я бы ни за что не упомянул об этом, если бы знал, что ты так разволнуешься.
— Единственное, что меня волнует, — это когда мы не счастливы все вместе.
— Но мы ведь счастливы. Разве нет? — искренне удивился Филип, и Лидия успокоилась.
— Между прочим, — сказала она, — завтра ваш отец привезет к нам погостить одну девушку.
— Это еще зачем?
— Она беженка, музыкант, и он хочет ей помочь.
— В таком случае мне чрезвычайно жаль, что он не подождал окончания моего отпуска. Терпеть не могу чужих женщин в доме. Она будет строить из себя творческую личность и захочет после обеда играть в саду на гобое.
— Надеюсь, что нет, — рассмеялась Лидия. — Но если бы нужно было ждать окончания твоего отпуска, то пришлось бы дожидаться довольно долго. Врач говорит, пройдет по меньшей мере три недели, прежде чем тебе снимут повязку.
— Отчасти я рад, — заметил Филип, — и в то же время боюсь, что война закончится, а я так и не успею еще раз сразиться с фрицами. Хотя, наверное, останутся еще японцы.
Лидии не хотелось выдать своего желания — чтобы все войны закончились до того, как он вновь должен будет подставить себя под пули. Она знала, что безнадежно произносить вслух такие мысли. Филип устыдился бы, услышав ее. Поэтому она просто сказала:
— Я так рада, что ты со мной дома, дорогой, — и больше не развивала эту тему.