Недотрога

Невинная Яна

Не перенесу, если он снова ко мне прикоснется. Если раньше я мечтала о нем, о любом знаке его внимания, о касаниях и поцелуях, то теперь страстно желаю избавиться от его присутствия навсегда, никогда не слышать голоса и вообще ничего знать об этом ужасном человеке…

— Ну что, готова? — раздался сверху резкий недовольный вопрос. Подняв голову, обнаружила Макса возвышающимся надо мной с масками в руках. — Черная или золотая?

— У меня есть право выбора? — с горькой усмешкой задала я риторический вопрос, выхватывая черную маску, под цвет своего

настроения. Надела бы серо-буро-малиновую, лишь бы поскорее окончить собственную моральную экзекуцию. Макс посмотрел на часы.

— Через десять минут твое выступление. Иди за кулисы. Скрипку тебе принесут. Да, кстати, возьми плащ. Выйдешь, эффектно его скинешь, сядешь на стул посреди сцены — и вперед.

Плащ? Глядите-ка, какой аттракцион невиданной щедрости. С изумлением и неверием взирая на странно задумчивое лицо Суворова, я выхватила у него из рук черную объемную тряпку и накрылась с шеи до ног, радуясь, что не придется идти по коридорам клуба полуголой.

Честно говоря, я думала, что именно такая прогулка меня и ждет — как олицетворение начального этапа мести Суворова. Кое-как стянула белье, изловчившись не показать стоящему рядом ненавистному мужчине ни единого миллиметра своего тела.

До кулис я буквально бежала, спеша быстрее покончить со всем творящимся мраком. Не на сцену неслась, а поскорее убраться от своего мучителя.

Хотя прекрасно понимала, что он может спокойно прийти в зал и оттуда смотреть мое выступление, снова меня настигнуть, как хищник несчастного зверька. С другой стороны, одним взглядом больше, одним меньше… Какая теперь разница?

Глава 15

За кулисами меня встретил Альберт с бледным перекошенным лицом.

— Я не знал… не подозревал… Таечка, прости. Я немедленно пойду к Максиму и потребую избавить тебя от позора! Это надо такое удумать! В какой извращенный мозг пришла подобная пошлость? Я надеялся, что это приличное место, а на самом деле…

Глубоко тронутая заботой худрука и готовностью помочь, я, однако, прервала его, положив руку на плечо и слегка сжав.

— Не надо, Альберт, не стоит. Мне нужны деньги. И срочно. И только так я смогу их получить. Я буду в маске, и моя скромность не пострадает. Никто меня не узнает. Ничего страшного.

— Но будешь знать ты, девочка.

Мы оба понимали, что я уговаривала больше себя, чем его. Равно как и то, что выступление — реальный факт, которого не избежать. Разговоры излишни, и всё уже решено.

— Не переживайте за меня, я не хрустальная — не разобьюсь.

— Тогда с богом, деточка. Позволишь обнять себя? — Он склонился ко мне и всмотрелся в лицо пытливым взглядом. — Таечка, ты кажешься нездоровой, глаза безумные, белая как мел. Этот паршивец не осознает, что он с тобой творит!

Осторожно высвободившись из объятий заботливого худрука, я молча покачала головой, безмолвно умоляя не продолжать тяжелый для меня разговор, позволить мне уже пойти на сцену, чтобы как можно скорее завершить невыносимую пытку, а потом провалиться

в темную пропасть страданий. Мне нужны были силы, чтобы выполнить приказ Суворова, а сочувствие Альберта лишало меня их, тех жалких резервов, что во мне остались после словесной схватки с волком в овечьей шкуре.

С богом… Вспомнив пожелание худрука, усмехнулась.

Где тут Господь? В этом мрачном вертепе с жаждущей вычурных зрелищ публикой? Пресыщенной, голодной до чужой обнаженной плоти, жадной до тайного чувства превосходства над выступающими на сцене. Несчастными девушками, выставленными напоказ, которые демонстрируют свои прелести под видом музыкальных или танцевальных номеров.

Глядите-ка, целая официальная труппа, у них даже художественный руководитель есть, какой-то там известный в околомузыкальных кругах уважаемый деятель. У нас тут не стриптиз-клуб доморощенный, а элитное культурное заведение. Так, наверное, кичится Суворов, представляя всем любимое детище.

Вот только на маленькой сцене, куда я вышла на шатающихся ногах, приходится выступать голой. Да, меня прикрывают волосы, но я не чувствую, что это как-то спасает.

Неважно, что я там исполняю, никого не волнует моя музыка. Прав был Суворов, ой как прав. Липкие обшаривающие меня взгляды похотливых мужчин чувствую физически, они пробирают до дрожи, вызывают озноб, лихорадку, я уже не в себе и не понимаю толком, где я и даже кто я… Как будто сознание отделилось и куда-то улетучилось, а под светом направленного на меня прожектора осталась лишь пустая оболочка, кто-то другой — не я.

Какая-то другая Таисия, дешевка, обычная, не та возвышенная личность, которой я себя всегда мнила, а продажная девка, потерявшая собственное достоинство. Пусть ради спасения близкого человека. Но это не меняет сути происходящего. Я унижена и растоптана. Меня коварно использовали и отомстили по полной программе.

Закрываю глаза, чтобы отгородиться от чудовищной реальности. Но разве это может хоть сколько-нибудь помочь? Кожей чувствую, что все пялятся, прожигают взглядами, наверняка мечтая, чтобы раздвинула ноги, чтобы из-под завесы волос выглянули соски.

Хотят видеть больше, жаждут заполучить мое тело. Ведь разве интересно просто смотреть? Холод сковывает меня цепкими ледяными пальцами, когда понимаю, что это лишь начало. Суворов точно задумал что-то большее, чем позор на сцене. Но эта мысль тонет в шквале аплодисментов, в улюлюканье толпы, рукоплескающей моему выступлению. Выступлению, которое я закончила, даже не заметив этого. Даже не поняв, когда пальцы сжали смычок и сыграли симфонию моего унижения.

Я не способна была сосредоточиться на новой, едва выученной мелодии, а изливала свою неизбывную боль в самой протяжной и меланхоличной сюите, которую только смогла обнаружить среди осколков разбитого вдребезги самосознания. Возможно, это даже импровизация. Спроси меня, и я не отвечу, что исполняла. Сумбурный крик души, зов о помощи, направленный на кого-то доброго и искреннего, кто смог бы откликнуться…