Негодяи и ангелы
Шрифт:
— Да я лучше подохну! — неожиданно смело и твердо, хотя и опустив глаза, произнес Чудновский. — Возьму и застрелюсь прямо здесь. Может, вас тогда выпрут из армии, и вы не будете больше над нами издеваться. И еще можно было избежать ЧП, если бы Федорчук немедленно снял Чудновского с поста и забрал автомат. Но такой исход противоречил всем планам и теориям Федорчука, так что прапорщик просто рассмеялся Чудику в лицо.
— Ты?! Застрелишься мне назло?! Да что ты говоришь? Ты, парень, ври, да меру знай. Такие как ты, не стреляются. Ты слишком любишь жизнь и слишком боишься боли. А умирать очень больно. К тому же ты очень любишь свою мамочку, а то бы не писал ей письма каждый день. Представь, что будет, если она вместо твоего письма получит сообщение, что ты застрелился назло какому-то прапорщику. Взгляд, который подарил ему осмелевший от отчаянья рядовой Чудновский был настолько красноречив, что прапорщик добавил.
— И не
— то ли огласит расположение части истерическими воплями, то ли станет кататься по земле, то ли просто присядет где-нибудь в тени и заплачет, а может — начнет стрелять, но не в людей, а в воздух или в землю. Однако в итоге Чудновский ничего такого делать не стал. У невротиков бывают иногда периоды особого просветления, когда нервы напряжены, но это выливается не в бессмысленную истерику, агрессию или депрессию, а в довольно четкие и рациональные, а самое главное — решительные действия, которых редко можно ждать от таких людей в обычном состоянии. Конечно, нельзя сказать, что Арик полностью контролировал свои действия. Иначе он учел бы, что дезертирство с оружием карается гораздо строже, чем просто побег из части. И еще учел бы, что бежать ему, в принципе, некуда. Но обо всем этом рядовой Чудновский забыл. Им владела одна навязчивая идея.
Сейчас он перемахнет через забор и ищи ветра в поле — а виноватым окажется начальник караула, прапорщик Федорчук. Даже если не откроется их последний разговор, прапорщику все равно будет плохо — ведь это по его настоянию Чудновский попал в караул. И вообще, Арик едва мог терпеть все эти семь месяцев дедовщину — но терпеть сверх того еще и учителя жизни в звании прапорщика было выше его сил. А рациональность его действий заключалась в том, что он очень тихо перелез через железные ворота и сразу скрылся в лесу. И пошел лесам, ориентируясь по звездам, к старой турбазе, до которой было километров пятнадцать. После того как от нее отказался завод «Серп и молот» (ныне АООТ «Металлоконструкция»), никто не мог с уверенностью сказать, кому она принадлежит, и никто о ней не заботился.
Несколько лет назад в ее главном здании случился пожар, и с тех пор этой базой вообще перестали интересоваться. Тем более, что место было слишком неудобное.
Нормальные туристические объекты тяготели к озеру, а этот поставили среди леса на речке, в которой летом взрослому мужику по пояс. Арик надеялся, что его не будут искать там. Хотя бы потому, что про эту турбазу мало кто знает. И тем более никому не известно, что рядовой Чудновский может про нее знать. Наверняка все решат, что он рванет прямиком домой, к маме. Тут всего-то 28 километров , пять часов хорошим шагом. Они ведь его за дурачка считают. За маменькиного сыночка с искривлением мозгов. А он переждет на базе пару дней, а потом что-нибудь придумает. В крайнем случае разденется догола и внаглую пойдет через город до областной психбольницы, пугая людей криками: «Да погибнут прапорщики, да поразит их гром небесный и да уничтожится племя их на земле». И пусть попробуют после этого не комиссовать.
10
Как минимум в одном беглый солдат Аристарх Чудновский оказался прав. Прапорщику Федорчуку действительно пришлось плохо. Когда обнаружилось отсутствие Чудновского на посту, Федорчук при солдатах громко произнес.
— Черт! Неужто все-таки застрелился?! Это дошло до дежурного по части, и тот, зная характер прапорщика, спросил у него, строго глядя прямо в глаза.
— Что ты ему сказал? С чего ему стреляться? Федорчук попытался отделаться полуправдой — будто бы он прочел Чудновскому лекцию о том, как должен выглядеть и вести себя образцовый солдат, а Чудновский отреагировал неадекватно.
— Как именно? — спросили у прапорщика. И в конце концов пришлось Федорчуку признаться, что Чудновский угрожал самоубийством.
— И вы, зная об этом, не сняли его с поста? Оставили у него в руках оружие?! — воскликнул прибывший к тому времени в часть комбат, и голос его не предвещал ничего хорошего. На гауптвахту прапорщика отправил, однако, не он, а сам командир дивизии генерал Игрунов. И вкатил по полной программе — десять суток. Сопроводив это замечанием в том духе, что солдат, конечно, надо воспитывать, но не до такой степени, чтобы они стрелялись на боевом посту из вверенного им по службе оружия. Правда, к моменту прибытия генерала на место происшествия было уже ясно, что тела рядового Чудновского нигде поблизости нет, и выстрела никто не слышал.
Прапорщик Федорчук сам себя ввел в заблуждение и подвел под монастырь, задним числом приняв слишком близко к сердцу слова пропавшего рядового. В результате, вместо того, чтобы срочно объявить тревогу и начать широкомасштабные поиски дезертира, весь батальон больше часа искал несуществующий труп. А за это время Чудновский запросто мог дойти до города, и если у него где-нибудь там хранится гражданская одежда, то искать его станет в десять раз труднее. А кроме того, он может продать автомат. Хотя это вряд ли. Скорее всего, он бросит оружие в лесу, а сам пойдет не в город, а к ближайшей железнодорожной станции. И сядет на первую же электричку, идущую к родному дому. Генерал Игрунов всегда был против этих новомодных веяний — отправлять призывников служить в части поблизости от дома. В старой советской системе был заложен глубокий практический смысл. Когда парень из Москвы служит где-нибудь на китайской границе, то он, дезертировав, оказывается в незнакомых местах, за тридевять земель от дома, да порой еще в иноязычном и недружественном окружении.
И поймать его в этом случае — раз плюнуть. А если от места службы до дома 28 километров , то все гораздо хуже. За два часа Чудновский вполне мог добраться до родного города на электричке. До станции — двадцать минут, на поезде — еще двадцать, плюс дыры в расписании в это время суток. Уточнили и расписание. Электрички прошли в 4.08 и в 5.12. Чудновский мог уехать на любой. Причем если он укатил на первой, то уже к половине пятого был дома, а еще через час мог оказаться где угодно с помощью мамы и всей родни. Тем не менее Белокаменская гарнизонная комендатура с двухчасовым опозданием все же начала операцию «Чайка-2». Не сделать этого комендатура просто не имела права. «Чайка-2» — это армейская операция по задержанию солдата, покинувшего часть с оружием в руках. Дивизия и весь гарнизон выставляют посты на дорогах и дополнительные патрули в городе. Оповещаются все правоохранительные службы. По местному телеканалу передается информация для населения. Главная задача — сделать так, чтобы беглецу было некуда идти, чтобы каждый, кто его увидит, немедленно позвонил по 02, и через десять минут дезертир был бы окружен и захвачен или — если он откроет огонь — уничтожен. Конечно, все это бесполезно, если Чудновский уже дома и прячется где-нибудь в стенном шкафу, да вдобавок еще не у мамы, а у какой-нибудь троюродной тети. Но чем черт не шутит — вдруг он еще в Белокаменске или где-то рядом. А пока генерал Игрунов лелеял эти надежды и метался в своей черной «Волге» между штабом дивизии, отдельным батальоном связи и городской военной комендатурой, среди неразобранной почты его дожидалось письмо о самоубийстве. Только написано оно было вовсе не рядовым Чудновским.
11
У наблюдателя «Трибунала», застрелившего Беса и двух отморозков, не было с собой «визитных карточек», и дело это не сразу связали с убийством Чебакова. Но потом выяснилось, что Бес тоже из группировки Корня, а смерть двух подручных одного авторитета в один и тот же день с разрывом в несколько часов — это уже совпадение более чем подозрительное. Особенно неприятным это, естественно, казалось самому Корню. По всему выходило, что за его людьми следят, что они все под колпаком у таинственного «Трибунала».
Или может быть, не все — но это не меняет сути дела. В ближайшее время Корень планировал провести одну важную и небезопасную операцию. Он хотел втайне от Ткача, контролирующего всю торговлю наркотиками в городе, продать каким-то иногородним гостям партию «химии», сработанной умельцами из местного научно-исследовательского института. Гости давали хорошую цену, однако не доверяли ничему и никому, и даже к самим себе, похоже, относились с подозрением. Условия обмена товара на деньги они выставили такие: встреча на заброшенной турбазе, по четыре человека с каждой стороны. Никаких проверок, «хвостов» и постов наблюдения. Если что не так — сделка отменяется, а если Корень попытается устроить ловушку, то гости будут стрелять, не задумываясь. В свете последних событий благоразумно было бы отменить операцию. Но слишком уж легко можно было заработать неплохие деньги, не потратив почти ничего — пусть и не без риска. Правда, лучшие из лучших убиты, а тех, что остались, надо беречь. Но это тоже не такая большая беда. Пусть идут лучшие из худших. И не так жалко будет, если вернутся не все. В конце концов, риск минимален. Корню эта «химия» досталась, считай, бесплатно, так что по деньгам он ничего не теряет. А люди — это просто живая сила, которой можно без колебаний пожертвовать ради денег. Но отправлять рядовых боевиков на такое дело без надежного командира нельзя. Это крайне неразумно. Вдруг вид денег вскружит им голову или просто возникнет непредвиденная ситуация, в которой нужно быстро принимать правильные решения — а у худших из лучших для этого явно недостаточно извилин. Поэтому Корень, приняв окончательное решение операцию не отменять, в срочном порядке позвонил Олегу Шрамову и отстранил его от подготовки похорон Беса, приказав заняться делом более важным.