«Нехороший» дедушка
Шрифт:
Мне показалось, что он немного ошалел от своей горской воды. Но Сагудлаев тут же пояснил:
— «Берегись автомобиля». Он там машины угонял для детского дома.
— Молодец, — искренне сказал я ему. — Ты их уже поймал?
— Еще нет. Но что у них есть комета, если развивать твой космический образ, знаю точно.
Я кивал, все больше проникаясь его мыслью.
— А вообще-то красиво, — сказал он, задумчиво прищурившись.
— Что красиво?
— Идея красивая. Жажда справедливости, растущая непосредственно
Сагдулаев согласно и сосредоточенно кивал своим словам. Он был явно вдохновлен подобными выводами.
Я смотрел на него с удивлением: ядовитые струи подобных мыслей (про спившийся народ) нет-нет да и выпрыскивались из под его клавиатуры в прежние времена. Что население российское в большинстве — дрянь, и такая дрянь, что даже светлую идею свободного рынка может приспать, как одуревшая свинья свежих своих поросят. Население, обитающее ниже уровня идей своего века. Русские живут так, словно свою задачу на этом свете уже выполнили, и теперь только мешают другим народам выполнять их задачи.
Хотелось, очень хотелось мне воткнуть ему несколько мстительных напоминаний. А он продолжал бла-бла про то, что ему приятно и тепло осознавать: несмотря на льющиеся с телеэкранов и газетных страниц (его, Сагдулаевских страниц!) интеллектуальные помои, не загублен тихий робкий цветок доселе скрытой неподдельной народности. Информационные фекалии переработались в полезное удобренье для нового морального старта, пусть пока всего лишь на каменных московских почвах. А там дальше ухнет, рванет и покатится по России-матушке…
Я ничего ему не сказал. Во-первых, не герой я таких разоблачительных представлений, а во-вторых — это именно он додумался до идеи очистительного, восстанавливающего массовую справедливость флэш-мобства. За это ему многое прощается.
— Всему на свете есть причина: народ, таинственный и жуткий, — он отрастает, как щетина, из-под земли на третьи сутки.
— Что это? — неприязненно спросил как бы очнувшийся от сказочной арии Сагдулаев, и я вспомнил о его отвращении к рифмованному тексту.
— Это стихи. Про русский народ. Одного хорошего поэта.
Он кивнул, окончательно опоминаясь:
— Ладно, иди. У меня куча работы.
И, словно они ожидали этих слов за дверью кабинета, внутрь вломились сразу несколько человек с бумажками и выпученными глазами.
Жесткий, холодный март продолжает царить в Подмосковье. Ни одной набухшей почки, солнце светит, но не греет. Голая земля, голые ветки, прошлогодний окостеневший мусор.
Открытая, обширная веранда современного большого загородного дома. Сосны, березы, серая мертвая трава расчесана граблями, за ними метрах в тридцати поблескивает речная гладь в мелкой ряби.
На веранде в глубоком плетеном кресле сидит пожилой, хорошо сохранившийся мужчина, он чистит ножиком красное яблоко, делая его белым. У перил веранды спиной к сидящему стоит юноша, высокий, с удлиненным бритым черепом. Правой рукой он обнимает один из столбов, поддерживающих крышу веранды, как бы пытаясь обрести союзника в этом элементе деревянной архитектуры. Между сидящим и стоящим происходит неприятный разговор.
— Хватит. Ты начинаешь заигрываться, сынок.
— Это не игры.
— Что меня и беспокоит.
— Беспокойство есть признак живой психики.
Сидящий кладет очищенное яблоко на блюдце, стоящее рядом на столе. Это выглядит так, словно он полностью вычленил проблему и рассмотрел со всех сторон.
— Я понимаю, тебе нравится твое положение лидера. Мне тоже нравится мое положение государственного чиновника.
Молодой человек усмехается. Отцу его улыбка не видна. Он продолжает говорить:
— Тебе, чтобы оставаться лидером твоей организации, приходится все время поднимать и поднимать планку, затевать все более и более рискованные и наглые выходки.
— Ты употребляешь не совсем те слова, которые тут нужны.
— И на этом пути ты уже довольно скоро перейдешь ту границу, за которой моих связей окажется недостаточно, чтобы тебя защитить.
— Я не нуждаюсь ни в какой защите.
Чиновник морщится. Берет со стола яблоко, ножик, и тут же кладет их обратно на блюдце.
— Я тебе не верю, сынок. Ты и смел только потому, что чувствуешь за спиной мою поддержку.
— Ты никогда не оказывал мне в этих делах никакой поддержки.
— Правильно. Но ты всегда ощущал мое присутствие у себя за спиной, как свой важнейший ресурс.
Молодой человек сделал порыв, чтобы обернуться, но тут же себя перехватил. Ему легче разговаривать с отцом, не глядя ему в глаза.
— Скажу тебе больше. Тебе будет неприятно это услышать, но сказать придется. Ты и в лидеры попал только потому, что все знали, кем работает твой отец. Твоим хунвейбинам в глубине души приятно сознавать, что в случае чего за них будет кому вступиться, отмазать, вытащить.
— Ты плохо знаешь историю, и вовсе не знаешь моих людей. Хунвейбины были государственными агрессорами против интеллигенции, а мои люди…
— Да знаю я историю. «Мои люди», совсем сдурел, милый. Ты что, и правда воображаешь, что выполняешь какую-то миссию? Первое, что вы теряете, сбиваясь в стаи, это чувство юмора. И потом, если уж начистоту, — сам-то ты как живешь?
— Что имеешь в виду, папа?
— Ты выносишь моральные приговоры направо и налево, а сам хлебаешь золотой ложкой из серебряной посуды. Начни с себя, сынок.