Неизвестное дитя
Шрифт:
— О приди, приди же к нам! — разом воскликнули оба, вскочив со своих мест и бросившись навстречу милому видению.
— Иду, иду! — проговорил в кустах нежный голосок, и, вспорхнув точно на крыльях утреннего ветерка, незнакомое дитя плавно и тихо спустилось к Феликсу и Христлибе.
Как неизвестное дитя играло с Феликсом и Христлибой
— О чем вы так плачете, милые дети? — спросил незнакомый ребенок. — Ваш плач донесся до меня издали, и мне стало вас очень жаль.
— Ах, мы и сами этого хорошенько не знаем! — отвечал Феликс. — Но теперь, мне кажется, мы плакали только оттого, что тебя с нами не было.
— Правда,
Обоим детям казалось, что они давно уже знакомы с неизвестным ребенком и играли с ним раньше; даже причина их горя теперь легко объяснилась долгим отсутствием их милого товарища.
— Игрушек у нас больше нет, — сказал Феликс, — потому что вчера я, глупый мальчик, разбил и бросил все хорошенькие вещицы, которые подарили нам наши братец и сестрица, и нам теперь не с чем играть с тобою.
— Ну так что же за беда, что ты их бросил, — весело залепетало неизвестное дитя, — значит они того стоили. А что касается игрушек, то оглянитесь оба и посмотрите, какое их множество вокруг вас.
— Где же? Где? — закричали дети.
— А вы взгляните, — продолжало дитя.
Феликс и Христлиба оглянулись и с изумлением увидели, что миллионы цветочков, выглянув из травы, смотрели на них живыми глазами. Тысячи разноцветных камешков и раковин сияли сквозь мягкий зеленый мох, а золотые жучки, танцуя и кружась, пели без умолку веселые, звонкие песенки.
— Ну, дети! Давайте строить из этих камешков дворец! — воскликнуло неизвестное дитя.
Феликс с Христлибой бросились собирать пригоршнями разбросанные по земле камушки; работа закипела, и скоро готовый дворец, с колоннадой, покрытый чешуйчатой золотой крышей, засверкал на солнце. Неизвестное дитя поцеловало цветы, поднимавшие сквозь траву свои головки, и каждый цветок, мигом взметнувшись вверх, обвил колонны прекрасными душистыми гирляндами, которые свешивались между ними, как роскошные зеленые арки, и под ними стали прыгать и резвиться дети. Маленький товарищ Феликса и Христлибы хлопнул в ладоши, и вдруг крыша дворца рассыпалась на тысячу кусочков; дети только тогда заметили, что она вся состояла из жучков, сцепившихся крылышками; колонны исчезли, точно растаяв, и на их месте забили из земли прозрачные ключи, по берегам которых росли чудесные цветы, склонявшись к ним головками и слушая сладкое журчание воды. Неизвестное дитя, нарвав сухих веток и трав, набросало их перед Феликсом и Христлибой, и каждая травка, падая, превращалась в хорошенькую куколку, а ветка в маленького егеря. Куколки танцевали вокруг Христлибы, карабкались к ней на платье и на руки, шептали разные ласковые слова. Егеря стали палить из ружей, затрубили в рога — и вдруг зайцы выскочили из кустов; собаки помчались за ними; раздались выстрелы! Что это были за радость и потеха! А потом все это умчалось куда-то далеко-далеко Феликс и Христлиба с изумлением вскричали:
— Где же куколки? Где егеря?
— Они всегда с вами, милые дети, — отвечал их маленький друг, — и вам стоит только пожелать, как они опять к вам явятся, ну а как вы на счет того, чтобы сейчас побегать по лесу?
— Конечно, да, да! — сказали Феликс и Христлиба.
— Так пойдемте же! — воскликнул ребенок и, подхватив обоих за руки, помчался с ними по лесу. Но назвать это бегом было нельзя; все трое точно мчались по воздуху, почти не задевая земли; птицы то и дело попадались им на пути; дети поднимались все выше и выше.
— Здравствуйте, здравствуйте! — крикнул им сверху аист.
— Не троньте меня, дети! — крикнул испуганным голосом коршун. — Я не стану больше таскать ваших голубков.
При этом коршун всеми
— Ах! Задыхаюсь! Я сейчас упаду! — едва могла она проговорить. В тот же миг все трое плавно спустились на землю.
— Теперь, — сказал незнакомый ребенок, — я сыграю вам на прощание лесную песенку и расстанусь с вами до завтра.
С этими словами он начал дуть в хорошенький золотой рожок, изогнутый наподобие блестящей цветочной чашечки. Весь лес встрепенулся от его чистого ровного звука. Соловьи, слетевшись со всех сторон, затянули свои песенки. Мало-помалу звуки стихли, а с ними вместе и неизвестное дитя скрылось в густых кустах, крикнув детям откуда-то издали:
— До завтра, дети! До завтра!
А они были в таком восторге, что, кажется, не сознавали, что же такое с ними произошло.
— Вот если бы теперь было уже завтра! — воскликнули оба, спеша домой, чтобы поскорее рассказать родителям свои удивительные приключения в лесу.
Как господин и госпожа Бракель говорили о незнакомом ребенке и что случилось потом
— Право, мне кажется, дети все это видели во сне, — так сказал господин Таддеус Бракель своей жене, слушая рассказы восхищенных детей о наружности, песнях, играх и вообще все об их новом, чудесном знакомце.
— Но, впрочем, — продолжал господин Бракель, — если вспомнить, что оба рассказывали одно и то же и, следовательно, должны были видеть один и тот же сон, то я не знаю, что об этом и подумать.
— Незачем много думать, — прервала госпожа Бракель, — я уверена, что этот ребенок просто сын школьного учителя из соседней деревни и что его зовут Готлиб. Все эти шалости и беганье в лесу — его проделки, но я не хочу, чтобы это повторялось в другой раз.
Господин Бракель был совсем другого мнения, и Феликс с Христлибой были призваны еще раз с приказанием описать подробнее все, что особенного они заметили в наружности незнакомого им раньше ребенка и как он был одет. Что касается наружности, оба в один голос отвечали, что у него было белое, как лилия, личико, розовые, как лепестки розы, щечки, яркие, как вишни, губы, голубые блестящие глаза, светлые золотые волосы, и все это вместе было так мило и хорошо, что более прелестного ребенка не случалось им видеть во всю жизнь. Об одежде оба также единогласно утверждали, что на нем не было ни голубой полосатой куртки, ни таких же панталон, ни черной кожаной фуражки, какие носил сын школьного учителя Готлиб. Но когда заходила речь о том, как же именно неизвестное дитя было одето, то рассказы их были до того путаны и противоречивы, что нельзя было ничего понять. Так Христлиба уверяла, что дитя было одето в легкое, блестящее платьице, сшитое из розовых лепестков, а Феликс, напротив, утверждал, что платье ребенка сверкало золотисто-зеленым цветом, как молодые листья на весеннем солнце. Что это не был сын школьного учителя, видно было, по словам Феликса, уже по тому искусству, с каким милый мальчик умел стрелять и охотиться, как будто всю свою жизнь провел в лесу и не занимался ничем другим, кроме охоты.
— Ах, Феликс! — перебила Христлиба. — Как же можно называть охотником маленькую, хорошенькую девочку? Конечно, может быть, она смыслит кое-что и в охоте, но главное ее дело — домашнее хозяйство. Посмотри, как мило помогла она мне одеть моих кукол и какие вкусные выучила готовить блюда!
Таким образом, оказалось, что Феликс считает неизвестное дитя мальчиком, а Христлиба, наоборот, девочкой, и оба никак не могли прийти к согласию по этому пункту. Госпожа Бракель полагала, что не стоит толковать с детьми о подобных глупостях, но господин Бракель сказал: