Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.
Шрифт:
[сбоку, вероятно, рифма: «кювету»]
Вышибаем пробку, Подымаем стопку За удачу, песню и за смех. Выпьем за рефлектор, За дублетный спектр, За родной далекий наш матмех. Помним [ «пыль и» — вычеркнуто] соль Арала, [ «Снег и лед» — вычеркнуто] Серый мох Ямала, Снежные вершины и тайгу, Синие просторы, Облака и горы, [ «Вихри» — вычеркнуто] Пропасти, болота иАН же продолжает служить.
Лидия Алексеевна Берникова попала на Камчатку по контракту (вербовке) и сперва работала на севере полуострова экономистом рыбодобываюшего предприятия. Потом ей было предложено перейти на работу в Петропавловск-Камчатский. Там она вышла замуж за военного, майора Берникова Германа Леонидовича. Часто слышала от него «Вот наш Аркаша…», «Аркаша то…», «Аркаша сё…». Спросила мужа: «Что это за Аркаша такой?» — «Это у нас лейтенант такой есть, в разведотделе, очень умный парень, ленинградец».
Сын у Лидии Алексеевны родился, когда муж был на учениях, на десантировании. Вдобавок по обстоятельствам пришлось рожать дома, принимала роды хозяйка жилья, старая камчадалка, чуть ли не с царских времен жившая там. Роды были тяжелыми. На следующий день, когда она была еще совершенно без сил, хозяйка сообщила, что к ней пришел какой-то военный. Входит высокий человек и говорит: «Я сослуживец вашего мужа. Слышал, вас можно поздравить с прибылью?» — «Если это прибыль, то да, можно». — «Я сейчас вернусь». И ушел. Приходит через минут сорок, приносит огромный букет роз — и где он только раздобыл его? — и торт. И еще навещал несколько раз. Потом вернулся с учений муж, ЛА ему рассказывает. А тот: «Ну конечно, это был Аркаша!»
АН был совершенно необыкновенный. Внимательный, очень много знающий. Считался незаменимым специалистом. Имел квалификацию военного специалиста японского языка 1-го класса, китайского — 1-го класса и английского — 2-го класса. Часто ездил как переводчик по командировкам, чуть ли не половину времени проводил в них.
Из сослуживцев своего супруга и АНа Лидия Алексеевна помнит Чайкина, Острецова, Мокшанова. Очень тепло отзывается о Викторе Строкулеве. Веселый, активный, энергичный, пробивной. Куча знакомых повсюду. Любил делать сюрпризы. Мог на мотоцикле за ночь смотаться в Мильково [180] и рано утром оставить у дверей свежие помидоры — предмет роскоши на Камчатке.
180
Это довольно далеко; там курорт, термальные воды, теплицы с обогревом от них.
И еще некоторые подробности той жизни. Письма шли на Камчатку: авиа — неделю, простые — три-четыре недели. Поезд Москва—Владивосток шел 15 дней. Самолет Москва—Петропавловск летел 4 дня со многими остановками и ночевками. Центральная пресса печаталась в Петропавловске, передавалась фототелеграфом.
Аркадий Натанович знал Камчатку, знал острова.
Не раз допрашивал захваченных погранцами японских браконьеров.
Рассказал, как однажды выбросили его группу на остров Алаид. Остались у него и у двух погранцов четыре ящика с продуктами. Когда открыли, выяснилось, что во всех четырех — сливочное масло, причем прогорклое. А кругом океан, с Куро-Сиво несет туманом. Сладкий ад, острова, территория греха, юность.
<…>
И сам вспоминал странные вещи. Например, японских браконьеров — у них на куртках висели комсомольские значки. Для красоты и на всякий случай. И как добывал спирт у вертолетчиков в Петропавловске-Камчатском. Система антиобледенения вертолетов работает на чистом спирту, ужас, как много пропадает качественного товара!
В свое время рассказчик, поведав мне эту историю, высказал пожелание, чтобы при его жизни на русском языке она не появлялась. И рассказ был опубликован… на латышском. Теперь настало время перевести его обратно. Рассказчика звали Аркадий Стругацкий.
Ты знаешь, что такое эрликон? Правильно: авиационная пушка. И что у нее четыре ствола, тоже знаешь? Молодец! А ты палил из всех ее четырех стволов по людям? Так, чтобы ошметки в воздух летели? Нет? Ну, тогда ты многого в жизни не видел…
…Тогда мне было двадцать шесть лет, и я был единственным знатоком японского языка на полторы тысячи километров в округе. До сих пор не представляю, зачем я был нужен в том отдаленном камчатском гарнизоне, ибо поездка на Хоккайдо мне явно не светила — во всяком случае, в этом столетии. Понять сию ситуацию не мог даже начальник гарнизона и, чтобы хоть чем-то занять меня, возложил на мои лейтенантские плечи обязанности начальника химической защиты. То был благородный жест с его стороны: он алкал духовной пищи, и я удовлетворял его возвышенные стремления, рассказывая ему о нежной Сей-Сёнагон и ее «Записках от изголовья» и водяных Рюноске. Думаю, что этот высокий пост я получил как оценку своего интеллектуального потенциала. Он означал, что у меня было вдоволь спирта и куча свободного времени. После проверки наличия противогазов и исправности системы громкого оповещения мне оставалось только пить, что я не без удовольствия и делал.
Собутыльники у меня были отменные, но, чтобы не отвлекаться, сейчас рассказывать о них не буду.
Как-то утром просыпаюсь я у себя в землянке. Шли пятидесятые годы, и о таких глупостях, как бытовые удобства, не приходилось и мечтать. Мы знали — и если кто-то забывал, то ему каждый второй день вбивали в голову — что мы стоим на передовом посту охраны нашего социалистического отечества и что враг не дремлет. В то утро я спал крепким здоровым сном молодого офицера, нимало не заботясь, бодрствует ли враг или нет. Впрочем, мы и во сне стояли на вахте. Так что, когда меня разбудили, я, еще не открывая глаз, сразу же попал в сапоги, успев даже намотать портянки, а выпрямляясь, уже затягивал ремень.
— Командир зовет, — сказал вестовой.
— Что за дела? — по пути спросил я.
— Не знаю, — услышал я в ответ. — Сказано было, чтобы шел побыстрее.
Явившись, я отрапортовал о прибытии. Рядом с начальством сидел незнакомый капитан, который оценивающе посмотрел па меня. Это мне не понравилось.
— Говорят, что вы японский знаете, — сказал он.
— Так точно, — ответил я.
— Что кончали?
— Институт военных переводчиков, — доложил я и хотел добавить «с вашего разрешения», но воздержался, потому что в армии, случалось, шуток не понимали.