Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Да. С разумом, замкнутым на себя.
— Но это противоречит фактам. Перед нами стерилизованная планета. Явный результат мощной деятельности, направленной вовне. Предположим даже, что это произошло много тысяч лет назад. Но Малыш! Они спасли Малыша! Зачем? Зачем это нужно цивилизации, замкнувшейся на себя, отрешившейся от внешнего мира?
— Ну, во-первых, даже теоретически никогда не предполагалось, что может существовать цивилизация, замкнутая на себя без остатка. Конечно, какая-то функциональная деятельность, направленная вовне, остается… хотя бы санитарно-гигиеническая. А что касается Малыша… Ведь если цивилизация достаточно стара, гуманизм ее мог успеть превратиться в безусловный социальный рефлекс, в социальный инстинкт. Ребенок был спасен не потому, что
— Все это возможно, — сказал Тендер. — Но это означает только, что процесс нашего сближения с ними будет очень длительным. Может быть, понадобится на порядок больше времени, чем для сближения с обычной, разомкнутой цивилизацией… Нет, Леонид Андреевич, обо всем об этом я думал, и вы сами хорошо понимаете, что ничего нового мне не сказали. Ваше мнение против моего, и только. Вы предлагаете отступиться, а я хочу использовать этот единственный шанс до конца.
— Каспар, так думаю не только я, — тихонько сказал Горбовский.
— Кто же еще? — спросил Тендер с легкой усмешкой. — Август-Иоганн-Мария Бадер?
— Нет, и не только Бадер. Честно говоря, я скрыл от вас одну козырную карту, Каспар. Дело в том, что мы сразу обратили внимание на странное повреждение, которое получил «аист» Семеновых. И мы сразу принялись обшаривать околопланетное пространство. И вот два часа назад пришло сообщение, что его нашли. — Горбовский замолчал.
В черновике разговор о будущем человечества происходит у Стася не с Диком-Майкой, а с самим Тендером-Комовым, уже после разговора последнего с Горбовским.
— Наверное, придется выждать, — сказал я. — Что ж делать… Да и Малыш, может быть, больше не придет… во всяком случае, скоро не придет.
Тендер усмехнулся краем рта.
— Малыш-то придет, — сказал он. — Он слишком любит задавать вопросы. А представляете, сколько у него теперь появилось новых вопросов?
Это было почти слово в слово то, что сказал в кают-компании Вандерхузе.
— Тогда, может быть… — начал я нерешительно, — может быть, нам действительно лучше…
— Может быть, — сказал Тендер. — Но неужели никто из вас не понимает, что Малыш — это случай единственный, случай, по сути дела, невозможный, а потому единственный и последний. Ведь этого больше не случится никогда. Понимаете? Ни-ког-да!
— Да ведь риск… — пробормотал я. — Жалко…
Тендер снова усмехнулся краем рта. Ну что я ему мог сказать? После Горбовского, после него самого, что ему мог сказать незаметный рядовой кибертехник, двадцати лет, стаж практической работы шесть с половиной суток, парень, может быть, и неплохой, трудолюбивый, интересующийся и все такое, но, прямо надо признать, невеликого ума, простоватый, невежественный…
— Простите, Каспар, — сказал я неожиданно для себя. — Горбовский все время говорил о каких-то ваших идеях, о том, что он их ценит, понимает… Я в ксенопсихологии разбираюсь плохо, но мне показалось почему-то, что речь шла не о ксенопсихологии, о чем-то более общем…
Я замолчал, испугавшись, что лезу в душу и вообще не в свое дело.
— Мои идеи, — проговорил Тендер. — Какие так мои идеи… Этим идеям сто лет. Фаворский, Боровик, Микава, Доджес… Вам знакомы эти имена?
Я помотал головой.
— Мало, мало вы знаете, — продолжал Тендер с горечью. — Мало думаете. Ограниченно думаете. Наука, стройка, спорт, любовь, дружба — что у вас еще? Все довольны, веселы, живете, как играете… Вот вы, Стась, вам двадцать лет, вы хороший специалист, и у вас полно друзей. А как вы представляете себе человечество век спустя? Всего только век…
— Как я представляю? — Уж об этом-то мы говорили много. — Конец биологической революции, — начал я бодро, — преодоление галактического барьера, выход в нуль-мир, реализация Парсиваля… то есть, я хочу сказать, реализация П-абстракций, широкое распространение контактного видения…
— Я не спрашиваю вас, как вы представляете себе достижения человечества через век. Я спрашиваю: как вы представляете себе само человечество через век.
Я озадаченно молчал. Я не понимал разницы.
— Вот и я тоже не знаю, — сказал Тендер, подождав. — А нам это надо знать. И внутри человечества ответ на этот вопрос мы не найдем. Земной человек выполнил все поставленные им перед собой задачи, и стал человеком галактическим. Но галактический человек не есть просто земной человек, живущий в галактических просторах по законам Земли. Это нечто большее. С иными законами существования, с иными целями существования. А ведь мы не знаем ни этих законов, ни этих целей. По сути, речь идет о формулировке идеала галактического человека. Идеал земного человека строился в течение тысячелетий на опыте предков, на опыте самых различных форм живого на нашей планете. Идеал человека галактического, очевидно, следует строить на опыте галактических форм жизни, на опыте историй разных разумов Галактики. Пока мы даже не знаем, как подойти к этой задаче, а ведь нам предстоит ее еще решать! Причем решать так, чтобы свести к минимуму число возможных жертв и ошибок. Понимаете, Стась?
— Н-не совсем, — проговорил я. — По-моему, я это и говорил.
— Нет. Вы не это говорили. Сто тысяч лет человечество пробиралось по узкой пещере, перебиралось через завалы, продиралось через заросли, гибло под обвалами, забиралось в тупики, но всегда впереди была синева, свет, цель, и вот мы вышли из ущелья под синее небо и разлились по равнине… Да, равнина велика, есть куда разливаться. Но теперь мы видим, что это — равнина, а над нею небо. Новое измерение. Да, на равнине хорошо, и можно вволю заниматься реализацией П-абстракций. Казалось бы, никакая сила не гонит нас вверх, в новое измерение… — Тендер вдруг оборвал себя. — А, все это болтовня, — сказал он, поднимаясь. — Пойду спать. Мне до вахты осталось всего три часа. — Он направился к выходу, но остановился и сказал: — Человечество никогда не ставит перед собою задач, которые не готово решить. Это глубоко верно. Но ведь это и мучительно…
Он ушел, а я остался сидеть лицом к рации и спиной к экрану и старался разобраться не столько даже в мыслях, сколько в чувствах. Галактический идеал… Это было непонятно. По-моему, люди в космосе совсем не становились какими-то там галактическими. Я бы сказал, наоборот, люди несли Землю в космос, земной комфорт, земные нормы, земную мораль. Если уж на то пошло, то для меня, да и для всех моих знакомых ребят, идеалом будущего является наша маленькая планетка, распространившаяся до крайних пределов Галактики, а потом, может быть, и за эти пределы… И аналогия, которую привел Тендер насчет пещеры и равнины, была какая-то неудачная, неубедительная. В конце концов, нет никакой силы, которая бы толкала нас с этой самой равнины в новое измерение… принимая, что равнина бескрайняя, конечно, и что дел на ней хватит на миллион лет… Хотя, конечно, с другой стороны, действительно, есть какая-то мучительность в том, что мы ограничены в формулировках наших задач. Всякая ограниченность мучительна, если угодно… Как бы то ни было, ясно, что если Тендер увлечен такими фантасмагорическими идеями, то контакт ему нужен, конечно, не для обмена технологическими рецептами и не для заполнения пустующих клеток ксенологических таблиц. Но в другой стороны — Малыш… Нет, так нельзя ставить вопрос: будущее Малыша или будущее всего человечества. Тут какая-то логическая каверза, вроде апорий Зенона… А вдруг не каверза? Вдруг вопрос так и стоит?
И временами отличаются вопросы Малыша, которые он задает Стасю уже в эпилоге.
Между прочим, я совсем не исключаю, что он не столько обдумывает новую информацию, сколько выслушивает мнение о ней своих равнодушных «друзей» за горизонтом. Мне это кажется потому, что иногда, по второму заходу, он задает очень уж странные вопросы.
— В прошлый раз ты рассказывал мне о мозге, — продолжает он. — А откуда ты знаешь, что люди думают головой?
Я слегка ошарашен и начинаю барахтаться. Он слушает меня по-прежнему внимательно, я постепенно выплываю, нащупываю твердую почву под ногами, и все идет гладко, и оба мы вроде бы довольны, но когда я заканчиваю, он говорит: