Неизвестный Бондарчук. Планета гения
Шрифт:
Есть в актёрской среде словечко – «нутряк». Это наш жаргон, так с почтительной интонацией мы говорим о коллеге, который обладает редкостным чутьём и вкладывает в роль весь свой душевный мир. Сергей Фёдорович – чистый «нутряк». Каждый воплощённый им образ он пропускал через себя, через своё сердце. А это человека сжигает. Но именно такая актёрская жертвенность и остаётся в памяти зрителей, во всяком случае, в памяти того поколения, к которому он принадлежал, и в памяти тех, кто работал рядом с ним.
А молодежь… В апреле 2002-го года я отметил своё 90-летие. Не сочтите мои размышления за стариковское брюзжание, но, думается, я имею право огласить своё мнение. Не замечаю я в нынешнее время «нутряков» среди снимающихся в кино и телесериалах актёров. Сейчас они научились играть только сыщиков или бандитов. И как такому менту-бандиту доверить Пушкина? Или Толстого? Или Достоевского? Что
С моей точки зрения, актёры, пережившие Великую Отечественную войну, пусть не воюющие на передовой, были способны создавать на экране образы истинных героев! Потому что это время было временем всеобщей народной трагедии и личным человеческим горем каждого. В каждом здравомыслящем, талантливом актёре драма тех прожитых лет запечатлелась навсегда. Именно такие артисты и актрисы могли выразить высоту и силу духа человека. И выражали это полнокровно и убедительно. И Сергей Бондарчук, если бы не прошёл через войну, наверное, не смог бы подняться на потрясающую трагедийную высоту в своём шедевре – фильме «Судьба человека».
…Он пригласил меня на «Мосфильм» на первый просмотр «Бориса Годунова». Чувствовал я себя там, признаться, неуютно – уж больно недоброжелательная атмосфера была в зале. (Уже состоялся тот «революционный» Пятый съезд кинематографистов). Я заметил, как после просмотра Сергей Фёдорович опечалился, потом разволновался, сказал мне как-то несвязно, что он-де не понял: приняли картину или нет. Уехал я тогда со студии очень расстроенный. Это была наша последняя встреча. Мне было как-то неловко звонить ему, не хотелось беспокоить, и он мне тоже не позвонил.
Я считаю, что он ушёл до срока. Но, видимо, как это порой у нас бывает – помогли уйти. Уж так продиктовано самой жизнью: как только рождается выдающееся произведение, сразу плодятся завистники. Ведь одним дано, а другим не дано, а они тоже хотят, чтоб их чтили и называли талантливыми, но коль не чтят и не восхищаются, в ход пускаются демагогия, шельмоватость, ложь. И только мудрый художник может это понимать и не обращать внимания. Однако душа человеческая ранима, а душа такого поразительного «нутряка», как Бондарчук, по-моему, вся была изранена. Да возможно, и мы, те, кто признавали, что Бондарчук – это явление в русской культуре, не смогли уберечь его. А он, в отличие от нас, оберегал тех, кто ему близок и дорог. Я присутствовал при разговоре Сергея Фёдоровича с его учителем Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым. Бондарчук тогда сказал, что хочет снять свою версию «Тихого Дона». И знаете, как ответил Сергей Герасимов своему любимому ученику? «Дай мне спокойно умереть, Серёжа, а потом снимай, как ты думаешь».
При жизни Герасимова к «Тихому Дону» Бондарчук не приступил.
Ирина Мирошниченко,
народная артистка России
Более 40 ролей в кино, среди них – в фильмах: «Я шагаю по Москве», «Их знали только в лицо», «Ошибка резидента», «Дядя Ваня», «Пришёл солдат с фронта», «Это сладкое слово – свобода», «Вам и не снилось», «Старый Новый год», «Профессия – следователь», «Тайны мадам Вонг», «Зимняя вишня» и других.
«В человеке всё должно быть прекрасно…»
Из всех своих работ в кино, если выделять для себя ту единственную, любимую, удачную и считать её самой значимой, я, пожалуй, назвала бы роль Елены Андреевны в фильме режиссёра Андрея Кончаловского «Дядя Ваня». По каким аспектам? Прежде всего, это драматургия Антона Павловича Чехова, чьё имя уже второй век является знаковым для Московского художественного театра, в котором я работаю всю свою сознательную жизнь. В пьесах и отрывках из пьес Чехова я играла на студенческих подмостках школы-студии МХАТ. Одна из первых моих ролей уже на профессиональной сцене была тоже чеховской – Ольга в «Трех сестрах». То есть Чехов – тот автор, за которым я следую с юности постоянно. А это значит – постоянные репетиции, размышления над судьбами и чувствами чеховских героинь, изучение театроведческого материала, а главное – концентрация всех актёрских сил, потому что без углубленной сосредоточенности, без напряженной работы души даже приближаться
Я уже считалась ведущей актрисой МХАТа, уже снялась в нескольких фильмах, но, когда раздался звонок с «Мосфильма» и мне было предложено принять участие в кинопробах на роль Елены Андреевны в готовящейся экранизации «Дяди Вани», я не просто разволновалась – взволнованное состояние не покидало меня очень долго. Даже сыграв кинопробу и услышав от режиссёра, что получилось хорошо, я до последнего мгновения не верила, что могу выиграть для себя эту удачу, наверное, потому, что всегда относилась к себе критически. Нет, по природе не такая уж я скромница, но ведь в пьесе, начиная чуть ли не с первых реплик и потом много раз говорится, что Елена – красавица, а такой я себя совершенно не ощущала. В общем, думала, что не подойду на эту роль.
Первое, о чём мне рассказали, когда я приехала на киностудию, что Войницкого будет играть Смоктуновский, а для исполнения роли Астрова из Италии прилетает Бондарчук. В это время он снимал там картину «Ватерлоо».
Знала ли я Сергея Фёдоровича Бондарчука? Как же я могла не знать замечательного актёра и кинорежиссёра, создателя «Судьбы человека» и «Войны и мира»? Хотя у меня, как и у моих сверстников, в ту пору отношение к фильму Бондарчука «Война и мир» было двоякое. Всё-таки надо учитывать, что на времена нашей студийной театральной юности пришёлся триумф американской картины, созданной по роману Толстого, и, конечно, нас, студентов-мхатовцев, со всем пылом молодости впитывающих всё актёрски яркое, талантливое, покорила и очаровала Одри Хепбёрн в роли Наташи Ростовой. Тем более что в то время мы мало видели американских фильмов, и вдруг такой неожиданной, диковинной птицей залетела на наши экраны их экранизация нашего великого романа, сделанная к тому же с уважением к первоисточнику. Конечно, впечатление было очень сильным. А я, тогда неокрепшее, формирующееся создание, вообще очень увлекалась всем западным, мне казалось, что именно там рождается подлинное искусство. Нет, я не отступаюсь сегодня от своих пристрастий 60—70-х годов. В то время американское и западноевропейское кино меня привлекало гораздо больше, чем отечественное, оно служило мне своеобразным маяком, в нём был свет вдохновения. Я уносилась в этот неведомый мне, притягательный экранный мир и пристально наблюдала за игрой и манерами звёзд мирового кинематографа.
Прошли десятилетия. И вот в 2002 году я выпускаю спектакль «Чайка». Когда-то в чеховской «Чайке» я начинала в роли Маши, теперь играю Аркадину. Каждодневные, продолжительные, непростые репетиции. Как-то, в самый разгар нашего напряженного репетиционного периода, режиссёр восстановления спектакля Николай Скорик, на мой взгляд, очень творческий, талантливый человек, вдруг говорит: «Я вчера смотрел „Войну и мир“ Бондарчука, и до сих пор от потрясения в себя не могу прийти». А я в ответ: «Коля, а я вчера вечером проходила текст роли, телевизор не включала и – поразительно! – тоже вспомнила об этой картине, попыталась восстановить её в памяти и подумала: как же это потрясающе – в романе Толстого отображены события начала XIX века, а фильм, созданный по этому роману, бесконечно современен и сегодня». Я во власти моей Ирины Николаевны Аркадиной, нервничаю: как же её сыграть, как суметь постичь Чехова так же современно, как постиг Толстого Бондарчук? Как внести в образ женщины, живущей в конце XIX века, сегодняшние проблемы, тревоги, ассоциации, как использовать сегодняшнюю пластику, мимику, интонации так, чтобы Чехов остался Чеховым, но его героиня воспринималась как наша современница? А потом начала корить себя: какая же я была глупая тогда, когда впервые посмотрела «Войну и мир»! В те годы я недооценила этот фильм, показалось, что он слишком длинный и не совсем то я хотела бы увидеть на экране. Но сегодня я знаю чётко: эта работа Бондарчука – великая работа! Как поразительно он понял и принял на себя любовь Толстого к родной земле. Как он глазами Толстого приник к людям, которые могут жить только на своей земле и даже не помышляют, что можно жить ещё где-то. Как на материале, который имеет свой захватывающий, насыщенный драматическими, любовными историями сюжет, он не ограничивается лишь раскрытием сюжета повествования, а проникает в душу нации, народа, государства! Как грандиозно он выражает масштабы ломки внутреннего устройства страны! Как пронзительно он соотносит понятия «Мир» и «Война» с жизнью человеческой: мир – это душевная гармония, созидание; война – это же не только сражения, это, прежде всего, разрушение гармонии, разрушение жизни, данной человеку свыше. И как же Сергей Фёдорович талантливо, мощно всё это воплотил, запечатлел в своей картине!