Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу
Шрифт:
РОГМЮЛЛЕР (высокому знакомому). Анри, я выиграл три сета у нашего приятеля. У него неплохой удар с левой, но, говоря откровенно, играть он не умеет. (Полной даме.) Миссис Штейнберг, я не советую вам брать Леже у Феликса, я не верю ему, он может всучить подделку. (Молодой девушке.) Мисс Даулло, к сожалению, я не смогу отвести вас по тропам в горы – завтра я должен опробовать фуникулер у девятой отметки. (Молодому парню.) Добрый
МОЛОДОЙ ПАРЕНЬ (перебив его). Вы свинья, Фрэд. Вы подонок.
РОГМЮЛЛЕР. Ваше сиятельство, я предупреждал вашего секретаря…
МОЛОДОЙ ПАРЕНЬ. Заткнитесь! Вы подвели моих друзей. Они ждали вас два дня, чтобы идти на ледник…
РОГМЮЛЛЕР. Но, ваше сиятельство…
МОЛОДОЙ ПАРЕНЬ. Подите прочь!
РОГМЮЛЛЕР сдержанно кланяется и заходит в отдельный кабинет.
ТРОЕ СД поднимаются.
РОГМЮЛЛЕР. (Лицо стало морщинистым, отечным, старым, без улыбки. Очень сдержан в жестах.) Здравствуйте, ребята, рад вас видеть. Прошу садиться.
ТРЕТИЙ СД. Виски, пива?
РОГМЮЛЛЕР. Кофе. (Просматривает газеты.) Моя дезинформация в прессе сработала. Его засекли люди нашего военного атташе в Лондоне. Он брал билет сюда.
ВТОРОЙ СД. Какой рейс?
РОГМЮЛЛЕР. Не знаю. Он оторвался от слежки. Люди из Лондона сообщают, что он будет здесь завтра у журналиста с архивом интернациональных бригад – желтый кожаный саквояж – от двенадцати до часу. Мы возьмем его здесь. И никаких претензий: нейтральная страна.
ПЕРВЫЙ СД (продолжая вести наблюдения). Журналист послал певице воздушный поцелуй.
РОГМЮЛЛЕР. Вам здесь не следует задерживаться. У журналиста точный глаз. Я заочно встречался с ним два раза: в Испании и Нюрнберге.
ВТОРОЙ СД. Журналист – из профессионалов? Или любитель?
РОГМЮЛЛЕР. По-моему, из любителей. Вроде господина Хемингуэя. Впрочем, в Берлине считают, что он кадровый сотрудник русской разведки. Я с этим не согласен…
ТРЕТИЙ СД. Стоило тогда охотиться за ним в Испании?
РОГМЮЛЛЕР. Стоило. Его разоблачительные статьи против нашей помощи Франко были опасны, как танки или самолеты. Он будоражил общественное мнение, а это страшнее танков и опасней работы кадрового разведчика…
ПЕРВЫЙ СД. Недолго же он молчал после той вашей операции.
РОГМЮЛЛЕР. Это не моя вина.
ТРЕТИЙ СД. А чья?
РОГМЮЛЛЕР. Хватит о прошлом. Давайте подумаем о настоящем. Вы поселитесь на вилле Пронто. Организуйте там дежурство. Машина журналиста и Републикэна доедет только до виллы Пронто, мои механики позаботятся об этом. Так что мы их возьмем тихо, без стрельбы. И уведем через горы к нам, в рейх.
ВТОРОЙ СД. А если они решат лететь?
РОГМЮЛЛЕР. И журналист, и Републикэн знают, что авиапорты блокированы. У них одна дорога: через восточную границу, машиной.
ПЕРВЫЙ СД. И – тем не менее: если они решат лететь?
РОГМЮЛЛЕР. Один шанс из миллиона. Тем не менее я предусмотрел и это. Ани, которая работает с ним, сообщит нам заранее, если они решат уходить воздухом. От виллы до аэропорта сорок
ВТОРОЙ СД. Почему вы думаете, что Ани будет знать, каким путем они решат уходить?
РОГМЮЛЛЕР. Операцией руковожу я, не правда ли? Так что давайте разграничим функции: каждому свое. Ну, счастливо. Ждите моих новостей.
РОГМЮЛЛЕР поднялся, следом за ним – ТРОЕ СД. Обменялись рукопожатиями.
СД ушли, РОГМЮЛЛЕР садится за столик возле эстрады. АНИ подходит к РОГМЮЛЛЕРУ.
АНИ. Хэлло, Фрэд.
РОГМЮЛЛЕР. Хэлло, Ани.
Подходит ОФИЦИАНТ ШАРЛЬ.
РОГМЮЛЛЕР. Ани – кофе, мне – теплое молоко.
ОФИЦИАНТ (показывая на горло). Миндалины?
РОГМЮЛЛЕР. Вы прозорливец, Шарль.
ОФИЦИАНТ. Я прослежу, чтобы молоко было лишь слегка подогрето.
Отходит.
РОГМЮЛЛЕР. Вы плохо выглядите, Ани. Устали? С ним трудно работать?
АНИ. Вы часто видите во сне песок?
РОГМЮЛЛЕР. Ни разу не видел. Во сне я всегда вижу дерьмо. И еще я часто вижу, как лечу в пропасть. Первое – к деньгам, второе – свидетельствует, что я продолжаю расти… Мой стареющий организм бросает вызов природе. Падать в пропасть – это к росту.
АНИ. А я в последнее время вижу песок. Это плохой сон.
РОГМЮЛЛЕР. Ерунда… Не верьте снам…
АНИ. Фрэд, вы тоже верите снам. Все верят снам и приметам. Все. Только идиоты не верят снам.
РОГМЮЛЛЕР. Как у вас с ним? (Ани пожала плечами.) Вы не ответили.
АНИ. Женщину легко подчинить себе. Но после того как женщина подчинилась и это не рождено любовью, всегда появляется протест. Он, правда, не осмыслен, но это тем страшнее.
РОГМЮЛЛЕР. Протест обычно целенаправлен. Против чего направлен ваш протест?
АНИ. Я вроде оккупированной страны…
РОГМЮЛЛЕР. Бросьте вы себя изводить, право слово. В мире все так относительно, так перепутались все понятия… Сплошь и рядом добро оказывается злом и, наоборот, зло, рассмотренное с точки зрения исторической целесообразности, – на самом деле не что иное, как добро.
АНИ. Так вы оправдаете инквизицию.
РОГМЮЛЛЕР. Инквизиция не нуждается в оправдании.
АНИ. Когда вы так говорите, люди отшатываются от нас, как от прокаженных.
РОГМЮЛЛЕР. А мы этого не боимся. Инквизиция стимулировала развитие разума, она – матерь прогресса, дай тогда церковь свободу мысли, и мысль бы замерла. Мысль развивается только в том случае, если ей поставлены препоны. В наш век тоже надо ставить препоны мысли. Советы Востока и демократии Запада этого сделать не в состоянии. Мы, наш режим, пошли на великий подвиг, взяв на себя тяжкое бремя называть правду – правдой, и человечество, избранная его кровь, воздвигнет в нашу честь монументы, когда мир войдет в пору золотого века. И мы с вами – маленькие звенья в этом великом эксперименте. Разве не высшая радость подчинить себя, свою сущность этому эксперименту?