Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Соколов Борис Вадимович

Жукова и его товарищей определили в 10-й Новгородский драгунский полк. Когда выгружались в районе Каменец-Подольска, неприятельский самолет совершил налет на станцию. Взрывом бомбы убило одного солдата и ранило пять лошадей. Так Георгий Жуков получил боевое крещение.

Из района выгрузки пополнение походным порядком двинулось на Днестр, где в резерве Юго-Западного фронта стояла 10-я кавдивизия. К месту назначения прибыли в конце августа, уже после того, как 14/27 августа 191б года Румыния под влиянием успехов русского оружия объявила войну Германии и ее союзникам. В начале сентября 10-я кавалерийская дивизия сосредоточилась в районе Быстрины, где обеспечивала стык русской 9-й армии с румынскими войсками. Местность была горно-лесистая, и кавалеристам приходилось действовать в пешем строю. Жукову, произведенному наконец в младшие унтер-офицеры, на этот раз довелось повоевать очень недолго — менее полутора

месяцев. Уже в октябре во время конной разведки вблизи местечка Сас-Реген в Трансильвании на самой линии фронта он вместе с товарищами подорвался на мине. Двоих драгун тяжело ранило, а Георгия взрывной волной выбросило из седла и сильно контузило. На этом участие Жукова в боях Первой мировой войны закончилось. Очнулся он только через сутки уже в госпитале. Контузия оказалась тяжелой, и унтер-офицера эвакуировали в Харьков

Свою задачу 9-я армия так и не выполнила, не сумев предотвратить наступление сосредоточенной в Трансильвании группировки австро-германских войск под командованием немецкого генерала Эриха фон Фалькенгайна против Румынии. 13/26 сентября войска Фалькенгайна начали атаку, а уже через месяц вышли к проходам через Трансильванские Альпы. Вскоре почти вся территория Румынии была занята австро-германскими войсками, которых на юге поддержали болгары и турки. 21 ноября (4 декабря) 1916 года пал Бухарест.

Хотя на фронте Жуков пробыл совсем немного, но успел заработать два солдатских Георгиевских креста: первый — за захват языка — немецкого офицера, второй — за контузию. Между прочим, это свидетельствует не только о смелости Георгия Константиновича, но и о том, что с эскадронным командиром у девятнадцатилетнего унтер-офицера сложились хорошие отношения. Иначе эскадронный не стал бы подписывать наградные представления. Значит, Жуков умел, когда надо, смирить гордыню и найти общий язык с начальством: думаю, что в предыдущих столкновениях Георгия с унтерами был виноват не он, а Бородавке и Четыре с половиной. Видно, до прибытия на фронт Жукову просто не везло с командирами.

Из госпиталя Георгий вышел наполовину оглохшим. Медицинская комиссия направила его в б-й маршевый эскадрон 10-го драгунского Новгородского полка при 5-м запасном кавалерийском полку в село Лагери недалеко от Балаклеи. Это был тот самый эскадрон, из которого Жуков ушел в учебную команду. Георгий был рад, что встретится со старыми товарищами. Солдатам запасного батальона война уже надоела. Фронтовики не торопились возвращаться в окопы, а многие новобранцы, особенно из крупных городов, еще до призыва успели попасть под воздействие революционных агитаторов, прежде всего большевиков, а также части меньшевиков и анархистов, призывавших быстрее покончить с войной.

Командир Лейб-гвардии Измайловского полка генерал-лейтенант Н.Н. Шиллинг вспоминал, каково было состояние запасных частей накануне Февральской революции: «…Чья-то невидимая, но сильная и вредная рука совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим в то время на фронте, и, вместо того чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона, как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полки не имели между собой настоящей твердой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отразилось в моральном отношении, в смысле понимания подчиненности, как в составе офицеров, так и нижних чинов. Только лишь недели за две до переворота (Февральской революции. — Б. С.) с большим трудом удалось добиться права для командиров полков требовать из своих запасных батальонов тех людей, которые, по их мнению, были нужны им на фронте. Состав запасного полка был несоразмерно велик и численностью был больше, чем полк военного состава (маршевый эскадрон, где служил Жуков, по численности был не меньше кавалерийского полка на фронте. — B.C.), что было полным абсурдом, и, кроме того, эта перегруженность только вредила делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт, тем более что все пополнение из запасных батальонов по прибытии на фронт не ставилось сразу в строй, а для них в тылу, при обозе 2-го разряда, был особый батальон пополнения, где происходило обучение слабо и неумело подготовленных прибывших пополнений, и только месяца через два прибывших запасных распределяли по ротам на фронте (все-таки заботились в царской армии о сбережении солдатских жизней, несмотря на большие потери; Красная Армия здесь ни в какое сравнение не идет! — Б. С.). Немало запасных были из тех, что почти с первого дня войны сидели в этих батальонах и всеми правдами и неправдами старались ускользнуть от командирования на фронт, и эти-то укрывавшиеся сыграли немалую роль при перевороте 1917 года, так как для них, подпольных деятелей, привыкших действовать из-за угла трусов, посылка на фронт казалась чем-то ужасным».

Совсем

не хочу утверждать, будто Жуков был трусом, отнюдь. Нам еще предстоит не раз убедиться в храбрости маршала. Но нисколько не сомневаюсь, что в его эскадроне были те, кто любыми средствами стремился окопаться здесь до конца войны, в том числе товарищи ещё по 1915 году. И Георгий смог найти с ними общий язык. Иначе не выбрали бы Жукова после Февральской революции председателем эскадронного комитета и членом полкового совета. И сам Георгий Константинович в мемуарах признался: «Несмотря на то, что я был унтер-офицером, солдаты относились ко мне с доверием и часто заводили серьезные разговоры. Конечно, тогда я мало разбирался в политических вопросах, но считал, что война выгодна лишь богатым (и ведется в интересах правящих классов) а мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики и никто больше. Это в меру своих возможностей я и внушал своим солдатам, за что и был вознагражден ими».

Не знаю, действительно ли уже тогда Жуков думал о большевиках как о единственной партии, которая может принести волю, землю и счастье народу. Но вот что только большевики последовательно выступают за скорейший мир, наверное, знал. И знал настроения своих товарищей солдат, стремящихся кончить войну (для едва оперившихся юнцов унтер с двумя «Георгиями», несомненно, был большим авторитетом).

В огне революции и гражданской войны

Ранним утром 27 февраля 1917 года эскадрон, где служил Жуков, подняли по тревоге. Под командованием ротмистра фон дер Гольца двинулись к Балаклее, где стоял штаб 5-го запасного кавалерийского полка. На плацу выстроились все эскадроны. Вскоре показались демонстранты с красными флагами. От них солдаты узнали о начавшейся в Петрограде революции. На импровизированном митинге звучали лозунги: «Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов!» Офицеры полка были арестованы. Командование перешло к солдатскому комитету. Войскам приказали вернуться к местам постоянной дислокации. На следующий день от полкового комитета поступило распоряжение избрать делегатов в полковой совет и образовать эскадронные комитеты. Жукова избрали председателем эскадронного комитета и делегатом в полковой Совет. Георгий Константинович пользовался авторитетом у подчиненных.

Летом 1917 года эскадрон переместили на хорошо известную Жукову станцию Савинцы под Харьковом. Там и застала его Октябрьская революция или, как предпочитали говорить сами большевики еще и в 30-е годы, Октябрьский переворот. В автобиографии 1938 года Георгий Константинович отмечал:

«Участие в октябрьском перевороте выражал в том, что эскадрон под руководством комитета встал на платформу большевиков и отказался „украинизироваться“ (т. е. превращаться в украинскую национальную воинскую часть, подчиненную Центральной Раде в Киеве. — Б.С.)».

В мемуарах он написал немного подробнее:

«…В начале осени 1917 года некоторые подразделения перешли на сторону Петлюры (т. е — Центральной Рады. — Б.С.).

Наш эскадрон, в состав которого входили главным образом москвичи и калужане (естественно, не имевшие ни малейшего желания «украинизироваться». — Б. С.), был распущен по домам солдатским эскадронным комитетом. Мы выдали солдатам справки, удостоверявшие увольнение со службы, и порекомендовали им захватить с собой карабины и боевые патроны. Как потом выяснилось, заградительный отряд в районе Харькова изъял оружие у большинства солдат. Мне несколько недель пришлось укрываться в Балаклее и селе Лагери, так как меня разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским националистам.

30 ноября 1917 года я вернулся в Москву, где власть в октябре перешла в надежные руки — в руки большевиков — рабочих, солдатских и крестьянских (? — не уверен, были ли в Москве крестьяне. — Б.С.) депутатов».

Ту же дату возвращения Жукова, 30 ноября, назвал и М.М. Пилихин. Возможно, Михаил Михайлович сам и подсказал ее двоюродному брату в период работы над «Воспоминаниями и размышлениями», потому что в более ранней автобиографии 1938 года Георгий Константинович утверждал, что «со старой армии вернулся в декабре 1917 года» (а может, дело в том, что Жуков всего лишь перевел старый стиль в новый).

О своем приходе в Красную Армию маршал вспоминал так:

«Декабрь 1917-го и январь 1918 года провел в деревне у отца и матери и после отдыха решил вступить в ряды Красной гвардии. Но в начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле — возвратным тифом. Свое желание сражаться в рядах Красной Армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии».