Шрифт:
Некрасов попытался открыть глаза. Ресницы упирались в повязку. Голова гудела. Смутное ощущение беды не покидало его. Когда он в прошлый раз закрыл глаза, запах крови был повсюду. Липкой рукой он провёл по лицу и уронил её на землю.
Сейчас рука была сухая и тёплая. Некрасов хотел ощупать себя. Он точно помнил, куда попали осколки.
Рука скользнула по груди – перевязана; осторожно, подрагивая, погладил он рукой плечо, провёл до кисти. Рука цела, только шевелить ей не получается. Но это, видно, из-за ранения, да и после пробуждения ещё не пришёл в себя. Живот тоже перебинтован, с левой стороны гудит что-то внутри. Ничего, заживёт. Правая нога шевелится – хорошо. Левую он не чувствовал. Поглядеть бы, что там с ней, хоть сквозь бинт, но не получается. Ничего, кто-нибудь подойдёт, можно будет попросить, чтобы сняли повязку.
Некрасов стал прислушиваться к шуму и голосам вокруг. Мужчина говорил басом, нервно и отрывисто. Кому-то обещал, что письмо найдут, что потеряться оно просто не могло, что сейчас все понимают ответственность и необходимость корреспонденции для фронтовиков. Слышен был звук возни с тканью, будто переворачивают простыни, журчание короткой струи, как если бы наливали воду в стакан, слышны были похрапывания и ворчание. Видимо, много с ним народу здесь. Воздух был свежим, и Некрасов чувствовал временами лёгкий ветерок. Весна, поздняя. Наверное, открыты окна. Интересно, где именно он находится?
– Как дела, приятель? Проснулся? – спросил торопливый бас.
Некрасов разжал губы, но смог только промычать что-то невнятное.
– Ничего, ничего, это после контузии. Пройдёт, запоёшь. Стихи будешь читать, любишь стихи?
Некрасов кивнул. До него доходило, что он не очень легко отделался от этой мины.
– Бегать ты, конечно, уже не будешь. Таня тебя не сразу нашла. Ты около суток провалялся, – бас помолчал, а после хрипловато буркнул, -Крепко тебе досталось, приятель.
Некрасов попытался спросить, что с левой ногой. Волнуясь, он приподнялся и стал жестикулировать.
– Тише, тише, милый, – затараторил бас, укладывая его на спину, – Что ты хочешь? Что? Успокойся и медленно говори.
– Ннннааа, шшш наааоой мм шшшоо? – промямлил Некрасов.
– С ногой, – бас потеплел, – Приятель, тут такое дело. Нога твоя совсем никуда стала. Не ты один, у нас тут таких пол-этажа. Не только ноги, без рук ребята, ещё без чего. Молоденькие есть совсем, не то, что ты. Ничего, это такое дело – война. Тут не угадаешь. Хорошо, живой остался.
Некрасов почувствовал, как повязка намокла от горячих слёз.
– Ничего, милый, ничего… – торопливо прошептал бас, похлопал Некрасова по плечу и зашагал куда-то вправо.
Вот так не повезло. Некрасов положил левую руку на лицо и горько заплакал.
Проснулся Некрасов от громкого стона. Забыв про повязку на лице, попытался открыть глаза. Правой рукой он вцепился в край койки, левой было больно шевелить, но он уже её чувствовал. И чувствовал боль в ногах, и теперь по всему телу. Они не могли дать обезболивающего, его просто нигде нет. Почему он чувствовал только слабую боль в боку в прошлый раз? Но, от внезапного испуга или от чего ещё, боль стала такой ощутимой, что Некрасов тоже невольно застонал. Но тут же одёрнул себя. Нельзя проявлять слабость. Он полстраны прошёл. На нём была связь. И в болото проваливался в прошлом году, вылез, ничего. И зимой попал под обстрел в одиночку, смог уйти, и сохранил оборудование. Всего и не упомнишь, что пришлось пережить.
Конец ознакомительного фрагмента.