Некромерон
Шрифт:
Кассария, где находили приют странники, обреченные на вечные странствия своей странностью; где мирно уживались такие разные, необычные и порой весьма опасные существа; где свято чтили память о его предках — ту память, которую сам он сохранить не сумел; и где его готовы были признать и любить любого, пусть и нелепого и бесполезного, вовсе не достойного своего пышного титула и не готового к своему предназначению, — это место заслуживало того, чтобы защищать его до последней капли крови и последнего вздоха.
Безразлично теперь, что будут говорить несведущие
Единственное, что важно в этой жизни, — это долг и честь.
Единственный голос, который стоит слушать, — это голос собственной совести. И бесконечно глупо пытаться переделать себя в угоду чужим и равнодушным в тщетной попытке завоевать их сиюминутное благорасположение и небрежную похвалу. Глупо и смертельно опасно.
— Спасибо, мыш, — негромко сказал он, выпрямляясь во весь свой немаленький рост.
Только теперь Зелг уразумел, отчего потолки в замке такие высокие: оказывается, человек с ровной спиной ощущает себя так, словно и само небо вполне достижимо, а уж низкие потолки просто начинают давить на него.
— Подумаешь, — невежливо буркнул Птусик, и да Кассар рассердился. Не разгневался, не впал в ярость, а всего лишь осерчал на неразумное существо и обернулся к нему, чтобы пояснить причину своего неудовольствия. И случайным жестом указал на мыша.
Птусика довольно сильно тряхнуло, оторвало от карниза, на котором он висел вниз головой, и отнесло на несколько шагов в сторону. Спасло глупого мыша от чувствительных повреждений то, что он попал прямо в объятия доктора Дотта, чье полупрозрачное тело приняло на себя основной удар.
— Прошу прощения, мой повелитель, — пискнул Птусик, отчаянно вертя головой.
— Что я говорил? — обернулся голем к привидению. — Все идет своим чередом.
А Зелг если и удивился, то только слегка. Потер кончики пальцев, которые немного зудели после того, как по ним прокатилась невидимая горячая волна. В какой-то момент ему даже показалось, что он стоит на берегу необъятного океана, в коем плещется сила, жаждущая, чтобы потомок кассарийских некромантов зачерпнул ее полной горстью. Впечатление было мимолетное, но совершенно отчетливое. Теперь молодой герцог лучше понимал, что твердили ему все это время Дотт и Думгар: это существует, мало того — находится прямо под боком. А то, что он не видит и не умеет пользоваться своими возможностями, — его личное горе. Впрочем, горе вполне поправимое.
Замок будто ожил: по углам перешептывались чьи-то голоса, бестелесное и невидимое нечто пыталось докричаться до наследника, касалось его прозрачными холодными щупальцами, заполняло собою явь и сны. Сколь глух он был к мольбам этого существа, сколь безразличен.
Герцогу стало страшновато, когда он представил себе, как часто объявлял бредом и суеверием то, чего просто не мог да и не желал видеть и понимать.
— Кассария ждет, — молвил он после недолгой паузы. — Вот теперь я, кажется, на самом деле слышу, что она ждет меня. Но я еще не готов к встрече.
— Будем надеяться, что у нас есть какое-то время в запасе, — отозвался Думгар. — Что же до Генсена, то я знаю, кто расскажет эту историю мессиру. Сегодня вечером мы ждем важного гостя. Он сам был участником многих событий, ему будет проще коротко и внятно изложить главное, минуя ненужные детали и подробности.
— Собственно, я тоже мог бы попытаться, — начал было Дотт.
— Но ты изложишь детали и подробности, умело минуя самую суть, — буркнул голем. — Тоже любопытная версия, но сейчас не время слушать твои байки.
Зелг поднялся по обсидиановым ступенькам и удобно устроился на золотом троне, выполненном в виде костлявой раскрытой руки с длинными когтями. Невзирая на страшноватый вид, трон сей был уютен и позволял своему владельцу вольготно раскинуться на нем и расслабиться. Так герцог и поступил.
Он не без любопытства наблюдал за перебранкой между гигантским големом и призрачным доктором Доттом, за седым грифоном и говорящей летучей мышью, за сиреневыми и голубыми огоньками, которые в завораживающем танце кружили по залу. Он следил за странными тенями, которые таились в темных углах, за ковыляющими по своим делам замковыми слугами — диковинными существами, имен которых он до сих пор не знал, — и постепенно осознавал, что теперь это и есть его жизнь.
Под ногами, словно яростный дракон, что жаждет кровавой жертвы, ворочалась великая Кассария.
В «Расторопных телегах» Такангору понравилось. Небольшой грот, увитый плющом, куда едва пробивался солнечный свет; шлифованные гранитные плиты вместо столов, крохотный водопадик, срывающийся с причудливого выступа в просторный бассейн, где сновали разноцветные рыбки, а на темно-зеленом плотном листе лотоса булькал кто-то одновременно похожий на лягушку, сома и бобра. Серебряные и оловянные кружки были развешаны на ветвях дерева, которое примостилось в самом темном углу. В дупле важно восседал лупоглазый филин.
Телега тут тоже обнаружилась. Даже не телега, а тележка, наполненная землей, в которой росли мелкие и прелестные лесные цветы.
Хромой кобольд, безраздельно властвующий за барной стойкой, наметанным глазом определил в достойном минотавре стойкого и опытного борца с «зеленым змием». И предлагать ему абы что не стал. Выставил огромный кувшин с коричневым и тягучим и проскрипел:
— Прошу. «Плач дракона», так называется это гремучее пойло. Рассчитано на потребителя приблизительно вашего класса, роста и веса.
— А почему мне, каменная твоя башка, ты налил жалкий «Крик василиска»? — рявкнул кто-то из-за соседнего столика.
— Потому что тебя и «Василиск» свалит со всех четырех копыт. А сему молодцу для придания приятной неустойчивости нужно над собой поработать. Со своей стороны, рекомендую усилить последствия «Плача» двойной порцией «Грез ундины в устье ручья при полной луне», затем разбавить «Взглядом Горгоны» и завершить первую стадию кувшинчиком старого доброго «Рукопожатия скелета», который никогда еще не подводил жаждущего.