Нексус Эрдманна
Шрифт:
При упоминании Эвелин Донован закатил глаза. В другой обстановке Генри улыбнулся бы, но сейчас он был слишком напряжен. Он продолжил.
— Я не уверен, что эта тошнота была вызвана пищевым отравлением. В моем случае она последовала за… за чем-то вроде приступа совершенно другого рода. Я ощущал нечто, что могу описать как разряд энергии, прожегшей все мои нервы, очень мощный и болезненный. И я здесь, чтобы спросить: испытывали ли вы что-то подобное?
Донован задал вопрос:
— Вы доктор?
— Не медицины. Я физик.
Донован состроил такую гримасу, как будто это означало нечто непристойное. Анна Чернова ответила:
— Да, доктор Эрдманн, я тоже чувствовала что-то похожее, хотя я не стала бы квалифицировать это ощущение как «болезненное». Мне не было больно. Но «разряд энергии по нервам» — да. Это казалось чем-то…
Она внезапно замолчала.
— Да? — сказал Генри, побуждая ее к дальнейшим откровениям. Он чувствовал, как сердце с перебоями забилось у него в груди. Не только он ощутил эту энергию.
Но Анна так и не пояснила, на что это было похоже. Вместо этого она повернула голову к Доновану.
— Боб? А ты тоже чувствовал подобное?
— Нуда. И что? — вопрос был обращен к Эрдманну.
— Не знаю, — отозвался Генри.
Коленки его внезапно ослабли, он тяжело навалился на ходунки. Анна тотчас отреагировала:
— Боб, предложи, пожалуйста, доктору Эрдманну кресло. Донован поднялся, без всяких усилий подтащил кресло к Генри и с угрюмым видом застыл рядом с огромным букетом осенних хризантем, роз и георгин. Генри опустился в кресло. Его глаза оказались на одном уровне с пришпиленной к букету карточкой, и он автоматически прочел: ОТ КОМПАНИИ А.Б.Т. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ!
— Я не вполне понимаю, куда вы клоните, доктор Эрдманн, — сказала Анна. — Вы утверждаете, что у всех нас было одно и то же заболевание, но это не пищевое отравление. Это было как-то связано с… с энергетическим разрядом, за которым последовал приступ тошноты?
— Да, думаю, так. — Он не мог рассказать ей о Джиме Пелтьере. Здесь, в этой цветочно-антисептичной атмосфере, когда он нахолился между жалкой и смешной ревностью Донована и прохладной светскостью Анны, все произошедшее казалось сумасбродным. Генри Эрдманн не любил сумасбродных идей. Он, в конце концов, ученый.
Но именно последнее соображение и заставило его продлить исследование еще немного.
— А до этого с вами случалось что-нибудь подобное, мисс Чернова?
— Анна, — произнесла она машинально. — Да. Случалось. Три раза. Но тогда все было гораздо слабее и без тошноты. Я думала, что это просто внезапные приступы дремоты. Я уже несколько дней валяюсь тут с этой ногой, все ужасно скучно, поэтому я много сплю.
Она говорила ровно, на жалость не била, но Генри вдруг понял, что означало «валяться» для женщины, у которой тело, а не разум, в течение всей жизни было источником всех ее побед и достижений, источником удовольствий, средством самовыражения, профессией, наконец. И что означает для такой женщины старение. Генри повезло больше, у него разум, а не стареющее тело определял и формировал смысл жизни, а разум его и сейчас работал отлично.
Да? Он так уверен в своем интеллекте даже после того, как тот оказался способен выдавать такие вот гипотезы? Что сказали бы Фейнман, Теллер, Гелл-Манн? Генри охватило замешательство. Он с трудом поднялся.
Спасибо, мисс Чернова, я больше не буду отнимать ваше…
— Со мной тоже было, — внезапно вмешался Донован. — Но только два раза. Во вторник и вчера пополудни… Зачем вы сюда пришли, док? Хотите сказать, что здесь что-то происходит? Это опасно?
Генри, уже взгромоздившийся на ходунки, повернулся к нему.
— Вы тоже…
— Я только что сказал об этом! А теперь я спрашиваю: это что. какая-то новая опасная болезнь?
Мужчина был напуган и маскировал испуг напористостью. А вообще он понимает, что такое «физик»? Может, решил: это что-нибудь вроде физиотерапевта? И какие у него могут быть общие дела с Анной Черновой?
Ответ на последний вопрос в неявном виде содержался в том способе, каким Анна от них обоих отделалась.
— Нет, Боб, никакой опасной болезни. И доктор Эрдманн не медик. А теперь, если вы не возражаете, я должна позавтракать, а то сиделка будет ворчать. Я надеюсь увидеться с вами в нашем доме, когда меня отсюда выпустят. — Она устало улыбнулась.
Выражение, появившееся на лице Донована, Генри привык видеть на лицах студентов младших курсов: безнадега, беспомощность, любовное томление. Странное и даже смешное выражение для лица, испещренного морщинам и старческими складками. Но ведь искренне! Да, влип, бедолага.
— Еще раз благодарю вас, — сухо бросил Генри и вышел из палаты с максимальной скоростью, какую он только мог развить на ходунках. Надо же: принцесса, отсылающая лакея! Ну, правда… он тут пришелец, он вторгся в ее мир, в дамское царство цветов, балета и вычурных манер. Для него это чужой, даже отталкивающий мир. Не похожий на суровый и строгий, мужественный мир физики.
Однако он узнал, что она тоже ощущала эту «энергию». И Донован, причем в то же время, что и Генри. Еще несколько групп фактов, несколько точек, через которые можно провести линию, ведущую… куда?
Он медленно поплелся к лифту, на пути сделал остановку и прикрыл глаза.
Когда Генри оказался в своей квартире, Керри уже проснулась. Она сидела в компании двух незнакомцев за столом, за которым Генри и Ида обедали чуть ли не четверть века. Чужаки почтительно поднялись, когда Генри вошел в помещение. Воздух был насыщен ароматом кофе.
— Я сварила кофе, — пояснила Керри. — Ничего, что я тут своевольничаю? Это детектив Джерачи и детектив Вашингтон. А это доктор Эрдманн, хозяин квартиры…
Она умолкла, и вид у нее был несчастный. Волосы нерасчесаны, болтаются космами. Что-то вроде черной косметики под глазами. Может, просто признаки усталости.
— Добрый день, доктор Эрдманн, — сказал детектив-мужчина. Это был крупный, мускулистый тип, на подбородке и щеках которого, невзирая на ранний час, уже пробивалась щетина. Этакий полукриминальный мачо, Генри таким не доверял. Темнокожая женщина была гораздо моложе, маленькая, стройная и очень серьезная. Она не улыбалась.