Некто

Кржижановский Сигизмунд Доминикович

От тихого и четкого голоса спутника мне стало не по себе. Ускоряя шаги, я бросил через плечо:

– Если бы даже и так, тут нет ничего смешного: сердце, господин "Некто", не счетная костяшка, вдетая на стержень. Хочу - люблю, хочу - нет. Ударом сердца счета не веду. И вообще, я не понимаю, зачем вы вторично...

– Тысяча извинений,- проговорил спутник, все не отставая. Голоса наши гулко бились о каменные стены ночной улицы.- Тысяча извинений. Я очень и очень считаюсь с вашим мнением и всегда

ценил... Десять лет, два месяца и четырнадцать дней тому назад я имел удовольствие уже беседовать с вами и был чрезвычайно заинтересован уже тогда аматематичностью, если разрешите так сказать, вашего высоколюбопытного мышления. Юность никогда не учитывает ни лет, ни опыта, ни правил, ни трезвого расчета. И я был молод...

– Вы?

Мы обменялись взглядами.

– Не верите? Был. Но сложилось так: видите, если у звезд - орбиты, с которых им - ни-ни, если счетная костяшка, которую вы чрезвычайно остроумно изволили приравнять сердцу, и та вдета на железо стержня, то и... Вы молчите, вы думаете, мне легко: тысячелетие к тысячелетию, век к веку, год к году,- и в каждом, вы только подумайте, 525 600 минут, нет - 31 536 000 секунд, и все они одинаковы, понимаете, одинаковы и пусты. Один - меж миллиардов пустот. Числа - числа - числа: и каждое притворилось дюймом, метром, вехой, верстой, пространством, беспредельностью; работником; сыном, братом, человеком; глубью, высью и ширью. Один, всегда один среди мириады пустот!

– Кто вы?
– спросил я, внезапно остановленный самым смыслом прозвучавших слов.

Опять луч фонаря пополз, ощупывая желтым бликом серое, спрятавшее свои глаза за стекла очков лицо. Он долго не отвечал.

– Меня нельзя называть "Кто", - сказал он наконец глухо, прислоняясь спиною к горизонтальному стержню, выступившему впереди какой-то темной витрины, внезапно заблиставшей в свете фонаря.- Меня нельзя называть "Кто", я - "Некто". Одною лишь буквою отделен я от...- И, обхватив цепкими кистями рук медный, цвета желчи, предвитринный стержень, точно пробуя нанизаться на него, он закончил: - Есть одна задача... самая трудная из всех. Я решил: в ответе - 0. Ну, идите, юноша, идите, куда шли: мне сюда,- оборвал "Некто", поворачивая голову к витрине.

Я глянул по направлению его движения: только теперь я разобрал - это было узкое окно какого-то мелкого книжного магазинчика: среди брошюр, печатного старья, дешевых книг и журналов блеснуло золотом в глаза из красного: "Задачник по арифметике".

– Мне сюда, - шепнул еще раз спутник. Минуту я колебался.

– Прощайте,- и я быстро пошел прочь.

– До свидания,- поправил четкий, но тихий-тихий голос мне вслед.

Я обернулся: ни у витрины, ни вдоль каменного, с заколоченными дверями коридора улицы никого не было.

Отошли 31 536000

и еще 31 536000 секунд. Запылали зарева войн. Я не встречал в их свете "Некто", но часто чуялась близость и возможность встречи - ведь сказал же он: "До свидания".

Приходили в окопы люди, и кто-то говорил им четко, но тихо: "По порядку номеров расч...айсь" - "На пер-вый-второй расч...айсь". Кто-то тихо писал четким почерком: "1000 - 2000-100 000 штыков"; было удобно считать эти торчмя торчащие в воздухе ряды стальных заостренных единиц: там, под штыками, что-то копошилось, крестилось и охало,- но штыки одинаково чернели одинаковыми остриями. Кстати, на них так удобно, как на стержни счетов нанизывать - костяшками - хрустящие тела. И кто-то с утра до вечера (как ясно чувствовалось тогда, что в каждом дне 86 000 секунд, страшно длинных, и что каждая замахнулась на твою жизнь нулем), какой-то некто, таящийся позади, подсчитывал людей: выстрел - выстрел - выстрел. Сбивался. Встряхивал счеты: залп. И снова принимался за подсчет: выстрел - выстрел выстрел. И колонки цифр, одетых в серое, карандашного цвета сукно, сощелкивались прочь с земли; и убитая цифра покорно ложилась под ворсящееся травинками зеленое сукно полей.

Однажды мне показалось, я видел "Некто". Под вечер пригнали пополнение: здоровые добродушные мужики. Шепчут - вздыхают: "Владычица пречистая!" Звон манерок, щелканье затворов. Загудел автомобиль: "Стройся, по порядку номеров..."

– Который полк?
– раздалось из темноты - тихо, но четко.

– 178-й стрелковый.

– Сколько штыков?

– 2060.

– Ага. Командира полка.- У автомобиля заговорили вполголоса. Доносилось: "В 4.30 наступать. Участок от высоты 171 до высоты 93. Не щадя..."

– Но, Вашдиство...

– Ступайте!
– И автомобиль, удаляясь, тихо, но четко прошуршал колесами о песок.

И еще миллионы секунд. Революция.

Где "Некто"? Наверное, под переплетом задачника; в подпольи; ночует то в № 1001, то в № 666; боится: найдут, обыщут, отнимут все цифры.

И вдруг... Правда, то была лишь полувстреча.

Однажды я, вместе с другими, стоял у дверной щелки на приеме у человека, от серого карандашного росчерка которого зависело решить мою судьбу, как простенькую приготовишкину задачу № ... Мне не удалось добиться аудиенции, но в узкую щель двери мелькнули и для меня - на мгновенье синие стекла очков, серая потертая пара и остро ощетинившаяся бородка. За доской двери мерный и четкий голос чеканил: "Вы вычеркнуты из списка, товарищ; ничего не могу... Следующий". Щель закрылась.

И все же рано ли, поздно ли, а будет встреча. Последняя. Я помню его "до свидания". Пусть. И тогда: или я - или он.

1921