Нелегкий флирт с удачей
Шрифт:
— Дивная страна Норвегия, где в фьордах водятся касатки. — Прохоров в задумчивости прикончил огурец, ощутив себя после трех котлет сытым и добрым, налил чаю, и в это время раздался телефонный звонок.
— Эй, свидетель, ты телек смотришь? Как тебе? — Это был Кролик Роджер, голос его переполняли радость и бесшабашная удаль. — А вот она, вот она, хунта поработала!
Чувствовалось, что он уже был навеселе.
— Да, здорово бабахнуло. — Прохоров вдруг вспомнил, как они вместе шли по канализации, по колено в дерьме. — Ты чего это, празднуешь уже?
— А
— Ладно, новобрачные. — Прохоров повесил трубку, отхлебнул остывшего чая, потянулся ложкой к варенью, и в это время снова раздался звонок, на этот раз от входной двери.
«Каррамба». В сердцах отставив чашку, Серега вышел в прихожую, нагнувшись, глянул в смотровой глазок.
— Кто там?
На площадке царил непроницаемый мрак, видимо, лампочку снова свистнули.
— Кто, кто, воры, — честно признался из темноты Лешик-поддужный и, едва дверь открылась, предстал на пороге во всем великолепии своего прикида. — Наше вам.
— Привет, заходи. — Прохоров посторонился, пропуская гостя в прихожую, глянул на него выжидательно: — Чаю?
— Зачем чифир, когда водяра стынет? — Лешик коротко усмехнулся, фиксы его матово блеснули. — Ты хрен к носу прикинул? Что Зверю передать?
— Мой рахмат за оказанное доверие. — Прохоров тоже усмехнулся, получилось несколько зловеще. — Скажи, что как-нибудь перебьюсь.
— Хозяин барин, никто тебя силком не фалует. — Лешик цыкнул зубом и посмотрел на Тормоза как на недоразвитого. — Только от себя скажу, корешок, что такой фарт выпадает раз в жизни. Зверь это же фигура, мозга, мамонт, во, легок на помине. — Он кивнул в сторону телевизора, на экране которого Павел Семенович Лютый излагал основы своей предвыборной программы: крепкий общак, жизнь по понятиям, никакого беспредела, а всех педерастов — к параше. Телемэтр Яша Лохматович, бравший у него интервью, заискивающе улыбался, ободряюще кивал, задавал наводящие вопросы. Очень, видно, не хотел к параше.
— Смотри, не поскользнись на лестнице, — щелкнув замком, Тормоз распахнул дверь, ловко придержал намылившегося было Рысика, — наблевано.
— Разберусь как-нибудь.
Лешик развернулся и уже с порога, как бы про себя, произнес:
— Ты все-таки, корешок, вольтанутый в натуре, как есть, февральский.
Глупости, по знаку зодиака Прохоров был Лев, родила его мама в августе.
Наконец он все же допил остывший чай, сунул посуду в раковину и, глянув на часы, неторопливо пошел одеваться — времени было еще навалом. Костюм, рубашечка, штиблеты, носки и галстук в тон — знай наших! Финский «мокрый» гель на волосы, французский «Богарт» на щеки, новгородский «Орбит» в зубы. Ажур. Рысик следил за ним с пониманием, одобрительно урчал — ясное дело, на блядки собрался, только почему не вылизал эти самые, какого они там у него цвета? И вообще, зачем самое красивое место штанами закрывать? Эх, люди, люди… Наконец, быстрее, чем хотелось бы, Прохоров собрался, надел кожаное пальто — один в один как у Морфея
По тротуарам бежали вешние ручьи, из-под растаявшего снега выглядывало прошлогоднее дерьмо, окурки, сор, пожухшая трава, воняло мусорными баками, кострищем и сизыми автобусными выхлопами. Весна пришла. Старательно огибая лужи, Прохоров дошел до стоянки, завел свою «десятку» и, дав погреться, отчалил. Уебище, конечно, но, как говорится в рекламе, породистое. Хрен с ним, сами не бояре, другую пока не потянуть, кандыбали и не на таком. Прохоров вдруг с нежностью вспомнил свою «треху», проданную за триста баксов по объявлению, вздохнул — где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь…
Несмотря на выходной день, ехать было трудно, транспортный поток напоминал полноводную, зловонно ревущую реку. Откуда, из каких чертополохов повылезали все эти «подснежники», «семидесятники», тупоголовые джигиты на «шестисотых» «мерседесах»? Тайна сия велика есть. Наконец, купив по дороге охапку гвоздик, Прохоров свернул на Петровскую набережную, припарковался и по старой привычке принялся обихаживать машину — скобу на педали, кочергу на руль, хваленый «клиффорд» на боевой режим, карточку «антиразбоя» на грудь, поближе к сердцу. В России живем.
У входа в ЗАГС уже застыли внедорожники с красноречивыми номерами. Полковник, его зам и обе майорши, нарядные, похожие на ответственных работников мэрии, стояли особняком, тонко улыбались, негромко делились впечатлениями. Ребятки из опер-состава вели себя раскованнее, естественнее. Перекрыв движение по тротуату, они заливисто смеялись, добродушно шутили и в нетерпении пританцовывали, пуская в небо сизые дымки сигарет. Небаба, по-отечески обняв Вику со Злобиным, рассказывал им о предстоящей процедуре, естественно, не умалчивая и о своей маме, Пелагее Антиповне, которая служила в загсе заведующей.
— У нее здесь все по струночке ходят, — гордо вещал великан, и маленькие голубые глазки его добро блестели. — Кого уж поженит, про развод и думать не смей. Одно слово, мастерица. А, это ты. — Ничем не выказывая обиды, он сердечно поздоровался с Прохоровым и, улыбаясь, отошел к своим, — понимал, конечно, что Коля с этим парнем через такое прошел, но все же как ему хотелось самому побыть свидетелем на чьей-нибудь свадьбе…
— Держи, невеста. — Тормоз осчастливил Вику охапкой гвоздик, сунул в руку жениха конверт, огляделся: — Что-то Женьки не видать. По идее, должна бы уж приехать.
Тут же, как по команде, с моста вывернула поносная «Волга», надрывно взревела двигателем и под скрип тормозов остановилась напротив загса.
— Сдачу себе оставь. — Из такси действительно выпорхнула Женя Корнецкая, приветственно махнула рукой и, церемонно приблизившись, чмокнула Вику в ушко. — С торжественным пуском тебя, подруга.
Увидев ее, девушки-оперативницы кто восхищенно вздохнул, кто побелел от зависти, кто с деланным равнодушием пожал плечами — тоже мне, кинодива, здесь тебе не Голливуд. Взять тебя на третий контроль, довести до болевого предела, и от твоей красоты и следа не останется…