Нелюбовь
Шрифт:
– Куда сядем? – Оглядывает полупустой салон Высоцкий.
Взрослые смотрят на нас с укором: слишком много шума от двух подростков.
– Постоим? – Предлагаю я.
– Давай.
Мы отступаем в заднюю часть автобуса, хватаемся за поручни и приникаем взглядом к окну.
– Помнишь, как в детстве? – Спрашиваю я.
– Да. – Улыбается Никита. – Всегда ездили в хвосте, чтобы подпрыгивать на кочках.
– Сейчас подвеска у автобусов намного мягче. Не попрыгаешь.
– Зато дороги не везде новые. – Подмигивает он. – Иди сюда. –
– Отпустить поручень? – Недоверчиво переспрашиваю я.
– Да.
– А если тряхнет?
– Еще как. В том и смысл. – Хитро ухмыляется он.
Но я решаю довериться. Опускаю руки и пытаюсь сохранять равновесие. Автобус в это время слегка покачивает, и улыбка медленно захватывает мое лицо.
– Еще немного. – Произносит Никита, глядя мне в глаза. – Сейчас-сейчас. Вот!
Я смеюсь, и в следующее мгновение автобус подпрыгивает на кочке – плюх! Пол на мгновение уходит у меня из-под ног, а затем снова касается ступней. Дух захватывает! Мои коленки подкашиваются, и меня поводит в сторону, но Никита вовремя подхватывает меня за талию. Мы смеемся, я прижимаюсь к нему и вижу, как остальные пассажиры смотрят на нас, как на ненормальных. Наверное, думают, что мы пьяные.
– Наша остановка! – Говорит Высоцкий, утягивая меня за собой, едва автобус останавливается.
– Мы что, не оплатили проезд? – Спрашиваю я, спрыгнув со ступеньки вслед за ним.
– Никогда не было, и вот опять. – Усмехается он. – Конечно, нет! Всего одна остановка, Лель!
Он машет рукой пассажирам, наблюдающим за нами в окна, и увлекает меня за собой в сторону парка.
– А помнишь, как ты разбила мне нос? – Вдруг вспоминает Никита, когда мы сидим на скамейке и уплетаем хот-доги.
Наши ноги на сиденье, задницы – на спинке скамьи. Мы тотально и безудержно нарушаем сегодня все правила и запреты.
– Когда мы играли в баскетбол? – Уточняю я, слизывая с края кетчуп, горчицу и майонез.
– Предполагалось, что это будет баскетбол. – Замечает он. – Но ты почему-то решила, что мы играем в регби!
– Ты выше и сильнее, я просто боролась за мяч! – Хихикаю я.
– Локтями? – Таращится на меня Никита. – Да ты двинула мне так, будто я был грабителем, который собирался отобрать у тебя кошелек с последними деньгами!
– Ну, прости. – Хрюкаю я со смеху.
– Прости! – Откусив хот-дог, стонет он. – Да сколько я дрался с парнями, но никто из них никогда не разбивал мне нос! Помнишь, сколько крови было?
– Да-а. – Довольно мычу я. – Ты в крови, вся моя одежда в крови, все руки в крови – твои и мои. А-ха-ха!
– Тебе и тогда было смешно.
– Еще бы! Ты выглядел так жалко! – Толкаю его в бок.
– А родители как перепугались. – Вспоминает Никита.
И мы хохочем. Все-таки, как хорошо, когда есть, что вспомнить. У нас обоих неполные семьи, нет рядом бабушек и дедушек, но у нас двоих в трудные минуты всегда были мы. И это бесценно.
–
Мое сердце пропускает сразу несколько ударов.
– Спасибо. – Смущенно говорю я и отвожу взгляд.
А потом мы идем гулять по парку. Кормим уток, стреляем по мишеням в тире и пьем клубничные милкшейки на берегу пруда, пытаясь время от времени сталкивать туда друг друга по очереди. Я, как обычно, побеждаю – Никита валится к самой кромке, нечаянно наступает в воду, и один его кроссовок промокает. Но наказания судьбы не приходится долго ждать: когда мы идем по аллее, проезжающая мимо поливальная машина окатывает нас обоих с головой.
Наверное, так и выглядят моменты счастья. Короткие, как вспышки. Яркие. Ты чувствуешь запахи, помнишь ощущения и видишь улыбку того, кто рядом. Время останавливается на секунду, чтобы ты мог лучше запечатлеть в памяти этот чудесный миг, а затем продолжает свой бег. И кроме маленького местечка в твоем сердце нигде больше не остается напоминаний о том, что когда-то все это с кем-то могло произойти.
– В музей? – Кивает на большое старинное здание справа Никита.
– Ненавижу музеи, ты же знаешь. – Морщусь я.
– Пару кадров? – Он разворачивает меня к фото-будке.
– Вот это с удовольствием.
Мы забегаем внутрь, оплачиваем снимки, втискиваемся вдвоем в узкое кресло и начинаем так усиленно корчиться, как будто от этого зависит, примут ли нас обоих в цирковое училище на клоунское отделение. И только последний снимок, где мы, отсмеявшись, смотрим друг на друга, получается более-менее приличным. Всеми остальными можно пугать малолетних детей, обещая кару небесную за недоеденную тарелку с манной кашей.
– Надо же, не заметила, как полдня прошло. – Говорю я, убрав фотографии в рюкзак и бросив взгляд на часы. – Наши, наверное, уже освободились с занятий.
– И это еще не последний пункт нашей культурной программы. – Подмигивает Никита.
– Куда ты меня ведешь? – Настораживаюсь я.
– Увидишь. – Загадочно отвечает он.
Кружит каким-то переулками, тянет за собой через подворотни, увитые зеленью и цветами, а затем выводит меня к небольшой арке у старой площади.
– Где мы? Что… – Я замираю у витрины, на которой вижу блестящий Gibson – тот, о котором давно мечтала.
– Красное дерево, – шепчет Никита, положив мне руку на плечо, – брендовые звукосниматели и фурнитура, идеальный баланс звука. Синди будет ревновать.
– Синди с ума сойдет… – С придыханием говорю я, касаясь пальцами стекла витрины. – Она влюбится в него, как только увидит.
– У них будет лучший дуэт. – Заверяет Высоцкий. – Ну, что? Хочешь подержать его в руках?
– Да. – Отвечаю я с улыбкой.
Он открывает мне дверь, мы входим, и Никита просит у продавца показать инструмент. Я дрожу, когда мне дают гитару, и мои пальцы впервые касаются ее тугих струн.