Нелюди Великой Реки. Полуэльф-2
Шрифт:
Издал звук я знатно. Громко и протяжно. Аристарх аж отскочил спиной вперед метра на два, едва не врезавшись в привставшего от письменного стола Локтева.
— А? Что? — глуховатым старческим баритоном растерянно и злобно произнесло это прежде бесчувственное полено.
Понеслось! И тогда произошло то, на что я в общем-то надеялся. Аристарх издал тигриный рык, и последнее, что я увидел, была широкая спина выносящего дверь мага, который просто рыдал от раздирающего его хохота.
Тьма.
Глаза удалось разлепить не сразу. Зрение упорно не восстанавливалось, так что я проделал старинное упражнение — попытался представить свое тело в пространстве. Так. Лежу. Пошевелить пальцами рук, ног… Получается. Вот и глаза открываются. Потолок белый, солнце
Шанс, что я смогу вытерпеть боль, был крайне невелик с самого начала. Хамить унтеру — дело бесполезное, хотя поначалу я именно это собирался делать. Игнорировать Васю и сосредоточиться на палаче. Но словами вывести из равновесия этого старого волка, скорее всего, было невозможно. Он всю жизнь видел, что слова не значат ничего, — под его кулаком из людей и нелюди выдавливались какие хочешь слова. Нужен был поступок. Шутка из разряда грубых. Чем грубее, тем лучше. Тогда появлялся призрачный шанс, что Аристарх рассердится и методичное выбивание из меня правды сменится чем-то непредсказуемым. Это и был шанс избежать боли. И одновременно это был шанс откинуть копыта. Ладно, Аристарха с Васей я наказал.
И еще… кто-то должен разнести эту историю по всей контрразведке. В принципе таким человеком мог стать Локтев — для него это возможность подсидеть Вась-Васю. Но ржавший, как лошадь, колдун даже лучше. Этот уж молчать не будет ни при каких обстоятельствах. А осмеянный контрразведчик — это проигравший контрразведчик. Теперь убивай меня не убивай — дело сделано. Если эта историйка дойдет в каком угодно виде до начальства, то появится крохотный шанс выйти отсюда. И не по частям.
А ушные хрящи мне Аристарх не сломал все-таки — высокой пробы профессионал.
Подняться с койки я не мог, тело было тяжелым, вялым и каким-то желеобразным. Поработал надо мной палач все-таки неплохо. Куда он мне напоследок засветил? Чтобы не уклоняться от удара Аристарха, я смотрел на колдуна. Кажется, Аристарха подвела именно выучка. Он нанес двойной удар — ногой и рукой, причем рукой через ничтожный промежуток времени, гораздо меньший, чем секунда. Ага. Только удар ногой, в теории, предполагался как останавливающий. Своего рода страховка, если бы я на него нападал. А я не нападал и от удара начал заваливаться. Добивающий удар рукой поэтому оказался смазанным. Опять повезло… Встать я не могу, сил нет, да и опасаюсь, — так что остается делать? А споем. Песня укрепляет дух, легкие опять-таки укрепляет, и что там в тюрьме петь полагается? Я спел давно слышанную старинную воровскую песню про малолетку, которому трудно:
На баланде свой срок отбыва-ать!Смысл в этой песенке сводился к тому, что когда малолетка откинулся, на его плечах была только отвратительная казенная роба.
Но когда-нибудь выйду на волю, Ветер будет «казенку» трепа-ать!И поэтому:
Чтобы быть поприличней одетым, Я, как прежде, пойду ворова-ать!Тут его, понятное дело, ловят злобные урядники, и все начинается сначала. Малолетке трудно отбывать; освободившись, он не может ходить в «казенке». Западло. И он снова идет воровать. И снова его ловят урядники. Дебильная песня. Почему, спрашивается, малолетка, отсидев столько раз — песня состояла куплетов из сорока, — все еще остается малолеткой? Вот с такой бородой! Почему этот дурной малолетка не пойдет работать? За несколько дней он заработает на одежду, и еще деньги останутся. Можно было бы просто попросить одежду — не оставили бы голым милосердные люди. Есть у меня подозрение, что не так все просто. Вероятно, малолетке по каким-то тюремным законам нельзя было работать и просить милостыню. Тогда это трагедия. И ворует малолетка не из желания «быть поприличней одетым». Тут другое. Но песня жалостная. Сомневаюсь, что можно исполнять ее таким радостным голосом, улыбаясь во весь рот.
Не успел я допеть песню до последнего куплета, как дверь в середине стены распахнулась, и франтовато одетый, с белоснежным халатом внакидку Василий Васильевич сам, собственной персоной, предстал перед моими глазами.
— Все поешь? — спросил он меня, прикладывая носовой платочек, обильно политый духами, к носу.
Да, запашок от меня не очень. Кровью, блевотиной почему-то и потом.
— А мы на тебя, Корнеев, столько амулетов Силы извели, что на них дирижабль в небо можно было бы без газа поднять, — просветил меня агент самым дружелюбным и легкомысленным тоном. — Считай, с нижнего плана душу твою вернули. Чуть копыта ты, полупидор, не отбросил… Не тушуйся, есть решение тебя выпустить. Полежишь еще чуть-чуть, поправишься окончательно, а потом иди себе, гуляй! — И, разом утратив как показное легкомыслие, так и лживое дружелюбие: — А я с тебя, стервеца, глаз не спущу. Если бы мне колдун протокол подписал, гнил бы ты уже…
Я пожевал губами и прошептал неразборчиво что-то вроде: «Хыч-лать-ссс».
— Чего? — наклонился ко мне Василий Васильевич.
Вот придурок, я ж пел недавно — неужто он таких простых вещей не помнит?
— Хочу сделать заявление! — мстительно проорал я ему в ухо. — О том, как меня пытали сотрудники контрразведки! — Эх, жаль, во рту как в пустыне — ни капли влаги. Плюнуть и то нечем. Но за «полупидора» он ответит.
— Делай, делай, — насмешливо проговорил Василий Васильевич, — я тут вообще ни при чем. Локтев, холуйская душа, при задержании переусердствовал. Приказал Аристарху тебя вырубить. А тот и рад стараться. Это и протокол задержания подтвердил. Все-таки в гостинице брали, место людное… А потом ты на допросе уже себя не помнил. Такое вытворял… Наговаривал на себя, дескать, у меня смарагды в заднице, драться лез… Требовал досмотра, озабоченный… Но мы не в обиде. Даже вылечили тебя на казенный счет! — И лицо у него было такое, словно из собственного кармана заплатил.
Вот сволочь. Без мыла в любую щель влезет и вылезет, сухим из воды. Накрывается медным тазом мое заявление. Это, значит, он так Локтева подставил. Наверняка прямо не приказывал меня вырубать, чтобы при допросе с магическим жезлом не уличили, только намекнул. А Локтев для него каштаны из огня таскал.
Дверь распахнулась вновь, в палату суетливо заскочил одетый в черный мундир абориген. Халат его был солидно надет в рукава, на шее болтался фонендоскоп, захочешь — не перепутаешь: целитель, но тоже в контрразведке служит. Он недовольно посмотрел на Вась-Васю, но замечаний никаких делать не стал — тот и сам уже, широко улыбаясь и подняв руки в знак полной и безоговорочной капитуляции, отступал в сторону двери.
— Стишок, Василий Васильевич! — сказал я, и когда контрразведчик непонимающе остановился, выдал:
Скоро станет ясно всем: Полу — я, а ты — совсем!Плохой стишок, но лучше, чем ничего. И угрожающий, как я надеюсь… Вышел из палаты агент уже не таким довольным. А доктор, подержав холодную сухую ладонь у меня на лбу, убрав уже руку, вдруг жадно спросил:
— А это о чем стишок? Типа вы полудурок, а он совсем дурак? Или вы — получеловек, а он — совсем? У эльфов человек и дурак — синонимы?
— Стихи хороши тем, что количество интерпретаций может быть равно количеству интерпретаторов, — скромно ответил я.
Конечно, синонимы. Но не говорить же об этом целителю. А то ухо к копчику пришьет и скажет, что так и было.
— Слышал я о вас, больной, — захихикал врач. — Что вы Аристарху в рожу пукнуть изволили. Если взаправду, то ходите оглядываясь: зверь еще тот. На весь Ярославль известен.
Средневековье какое-то! Как может быть палач известен на весь город? Палач в цивилизованном городе должен вести себя тише воды ниже травы, а на вопрос: «Где работаешь?» — отвечать что-нибудь невразумительное, пряча глаза. Доктор, вероятно, имел в виду, что Аристарх в контрразведке известен… Слабое место всех профессионалов — они «широко известны в очень узких кругах»…