Немецкий мальчик
Шрифт:
— Да, молимся.
Ханна налила мужчинам еще кофе и ушла в дом. Она чувствовала, что Гюнтер с Рубеном хотят поговорить об избиении. Рубен считает себя виноватым, но это самая настоящая ерунда. Кто-то должен сказать правду! После ужасов войны и тягот последних лет немцы мучают друг друга — разве это не безумие? Ненависть отравила душу Артура Ландау. Они с Рубеном любили его, как родного. Артур рос таким милым тихим мальчиком! Порой был немного потерянным, но всегда вежливым и внимательным. Теперь он смотрел на них с презрением, а чаще демонстративно не замечал.
«Но сейчас нужно заботиться о новом поколении детей, — думала Ханна. — Жизнь продолжается». Она приготовила еду для Леи и взяла внучку на руки.
Гюнтер
— Рубен, тебе ли не знать молодежь! Ну, повздорили, подрались…
— Здесь? На тихой улице, где живут добропорядочные семьи? Нет, Гюнтер, они хотят меня наказать, как любого еврея, который осмелится им перечить. Они своего добились: впредь я буду молчать. У меня внуки.
— Это пройдет, обязательно пройдет. Их же немного, совсем немного, безмозглые юнцы, забили себе голову всякой дурью. Это безумие само собой вымрет. Австрийский паяц с треском провалился на выборах. Его скоро позабудут, вот увидишь.
— Возможно.
Рубен подлил кофе себе и Гюнтеру. Гюнтер Ландау лихорадочно подбирал слова, искал самые мягкие и дипломатичные.
— Рубен… К своему величайшему сожалению и стыду, я должен…
— Не мучайся, я все понимаю. Артур не хочет чтобы я посещал Карен.
— Мне стыдно за сына. Он дурак.
— Меня беспокоит Карен. Гюнтер, у нее слабое сердце, ты сам знаешь. Проследи, чтобы Артур нашел ей самого лучшего доктора.
— Найдет, Рубен, хотя, боюсь, нормальной семьи у них не получится. Артур плохо относится к Карен и не заботится о ней. По-моему, они несчастны.
— Гюнтер, молодоженам порой бывает трудно. Помнишь, как мы с Ханной поначалу пререкались из-за каждого пустяка?
— Да, да, помню, но тут другое дело. Я же знаю своего сына. В Лондоне он был влюблен, с ума сходил, пока дожидался Карен в Мюнхене. Впервые в жизни влюбился по-настоящему. Но когда она приехала, что-то изменилось. Бедная Карен! Я говорил Артуру, не надо, мол, не женись на ней, только он и слушать не стал. Ничего не понимаю.
— У него доброе сердце, Гюнтер. Прикидывается человеком без эмоций, а сам очень ранимый, это слепому видно. Артур немного запутался и издергался, но он придет в себя. Поверь мне, они с Карен будут так же счастливы, как мы четверо.
— Он слишком увлечен политикой.
— Мы с Ханной молимся, чтобы Артур в расправах не участвовал. Головорезов, может, и немного, но свое черное дело они знают. Бедный парень, что лежит у нас на втором этаже, вряд ли сможет нормально работать руками и будет мучиться при ходьбе, если руки и ноги ему вообще понадобятся.
— С твоей помощью у него есть надежда и хороший шанс выжить.
— Не понимаю, почему нас ненавидят. Только знаешь. Гюнтер, твоему сыну нужно быть осторожнее. Не все евреи в Германии такие трусы, как я.
— Рубен, я уверен, что Артур не ненавидит тебя по-настоящему. И ты не трус, ты просто семьей дорожишь. Умоляю, прости нас за сына! Вы с Ханной очень нам дороги, Анна-Мария так боится вас потерять.
Рубен похлопал его по спине:
— Мы все хорошие немцы, а? Чтобы от нас избавиться, вам понадобятся аргументы посерьезнее юношеской глупости.
Милая!
Длинного письма не получится, потому что новый доктор говорит, я почти все время должна отдыхать. Доктор Грундманн очень строг, и вообще-то доктор Хартог нравился мне больше, но Артур сказал, нам такого иметь не подобает. Что он имел в виду, я не поняла, но выспрашивать не стала.
Артур нанял новых слуг, и сегодня все они приступили к работе. Он нанял повара, садовника и девушку в помощь Хеде. Я со слугами разговаривать не умею, мне и с Хеде-то нелегко.
Артура дома не застанешь, и я по нему скучаю, но не скандалю. У него важная работа, он ездит по всей Германии и от имени своей партии выступает в городах и деревнях. Он
На партсобраниях всегда шумно, и партийные друзья Артура, штурмабляйтунг, штурмовики, быстро успокаивают любителей нарушать порядок. Разве усвоишь что-то новое, если вокруг шумят и перебивают?
Артур говорит, многие добропорядочные немцы не понимают, что страна прогнила насквозь, они слишком заняты нытьем и борьбой за существование.
А всему виной коррупция и страны, которые победили в войне и превратили Германию в козла отпущения.
Война закончилась двенадцать лет назад, не понимаю, какое значение она имеет сейчас? Скажу по секрету, порой мне кажется, Артур отдает партии слишком много сил, но это мой эгоизм, с которым нужно бороться. Он сам, конечно, терпелив, если люди чего-то не понимают, но я слышала, что кое-кто в его партии избивает несогласных. Таким ужасам из-за глупостей вроде политики нет оправдания, но нельзя же стоять на пути прогресса. Все очень сложно. Я почти ничего не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму.
Знаешь, милая, мама Ландау подарила нам колыбельку! В ней спал маленький Артур, а прежде — папа Ландау, дедушка и прадедушка. По бокам вырезаны птицы и звери, а в изголовье сказочные феи. Мама Ландау прослезилась, когда отдавала колыбель. Артуру это неинтересно, хотя вслух он об этом не говорит.
Я учусь понимать, что в жизни есть нечто важнее семьи и ребенка. Лишь благодаря упорному труду и новому правильному мышлению Германия снова станет великой, а все немцы, а не только мы, — счастливее. Так говорит Артур. Конечно, он прав. Артур — чудесный человек, мне очень повезло.
Элизабет решила, что больше не хочет видеться с Джорджем Мэндером. В Кэмбере она с ним играла, как Карен со своими поклонниками, а доктор Каффин — с ней. Выяснилось, что охмурить Джорджа Мэндера не так сложно.
Не так сложно, но что-то сдерживало, что-то мешало, хотя брак с ним избавил бы от множества проблем. Она поселилась бы в большом старом доме у моря и стала бы соседкой Рейчел, Веры и бабушки Лидии, которая казалась ей ближе, чем миссис Моул.
Сколько бы доводов в пользу брака с Мэндером Элизабет себе ни приводила, она знала: этот добрый человек не заслуживает жены, которая его не любит. Элизабет послала ему ричмондский адрес, а потом об этом пожалела.
Все это было до письма Ингрид Шрёдер. Сейчас Элизабет стояла на почте на Тоттнем-корт-роуд, а женщина за конторкой просматривала список абонентов.
— Есть плавильня «Мэндер и сын» в Борне и мистер Дж. Л. Мэндер под Хайтом. С кем вас соединить?
— С мистером Дж. Л. Мэндером, — ответила Элизабет.
— Очень хорошо, мисс. — Телефонистка записала номер на карточку.
Элизабет прошла в будку, закрыла дверь и села, дожидаясь, когда ее соединят. Что скажет, она не решила. Она всю ночь не спала, последние три часа провела на ногах и, разумеется, устала. За стеклянной дверью появлялись и исчезали люди, беззвучно, как в кино.
Спала Элизабет в гостиной на раскладушке мистера Моула. «С бурской войны, милая», — пояснил тот. Октябрьский холод пробирал сквозь парусину, предназначенную для Африки, и Элизабет не смогла даже задремать. В шесть она встала, убрала раскладушку, приготовила завтрак и накрыла стол для постоялиц, мисс Левин и мисс Браунсорт, а в восемь села на поезд до Чаринг-Кросс.
К половине двенадцатого от обилия людей и транспорта кружилась голова. Элизабет искала биржу труда, но среди тысяч прохожих с тысячей разных дорог потеряла свою. Мозг, одурманенный внезапной сменой обстановки, отказывался работать. Злой лондонский ветер хлестал по лицу, путал волосы. Дышать вязким прокопченным воздухом было невозможно.