Немного любви

Якимова Илона

Чески-Крумлов

Со снегом в Крумлове стало тихо. Розовая башенка барочного замка, запертого на зиму, возвышалась над городом в ожидании своей Рапунцель. Медведи в замковом рву совершенно точно спали, и ей самой хотелось заснуть до весны. Рыжий Вацлав, шумиха вокруг заведения которого уже рассосалась, до худобы изведенный кормящей женой, спешно запасал специалитеты к Рождеству — скоро уютный мирок Крумлова разбухнет от еще большего наплыва туристов, роза Рожмберков зацветет во всеобщем внимании, городскую площадь омоет волна глинтвейна, и уединения Эле не сыскать будет нигде. Нельзя же сутками просиживать в костеле, не молясь — а молиться теперь было не о чем. Дом стоял на продаже, две оставшиеся бабушкины чашки с луковками заброшены в коробку и в багажник джипа. С Магдой она так и не поговорила за месяц. Дядя Карел ходил с убитым лицом, усы его трагически обвисли, словно постарел еще лет на десять. Эла врала, что скоро приедет снова.

Порыв

метнуться в Брно отпал уже по дороге в Крумлов. Вопрос стационара отвалился тоже. Нет, у нее все в порядке с головой — или уж не в порядке не в той степени, чтобы это можно было вылечить в стационаре. Люди, желающие мощи, магии, волшебства, непременно думают о бонусах. Но правда ошеломляет. Силе, вторгнувшейся в твою жизнь, может быть абсолютно наплевать, что ты чувствуешь. Ты более не личность, а только инструмент воплощения силы. Она приходит, когда наступает время, ломает тебя, как щепку, выбрасывает из привычной среды. И прежние твои неудобства в среде становятся мелочью в сравнении с тем, как обжигает жабры безжалостный воздух суши. Можно сколько угодно спрашивать у небес, за что или почему. Можно молиться. Можно бороться со зверем в себе. Однако глобально это ничего не изменит — метаморфоза уже произошла, теперь у тебя другой тип питания. Главное, и надеяться тоже не на что, избавителей не будет.

Реальная жизнь не имеет хеппи-энда.

У нее есть просто конец.

Стадия отрицания прошла, наступило время принятия. Надо было понять, как жить с этим дальше. Много читала, думала, осваивалась с новым навыком. Гуляла в сумерках — как же замечательно ничего не бояться. И никого не бояться тоже, потому что самая страшная тварь в этом мире теперь уже она сама. Готовила любимую еду по дряхлой кулинарной книге, рассыпавшейся в руках на отдельные листы: независимо от того, что там, омлет, зефир, тушеное мясо, если вы видите в рецепте приписку «по-чешски» — всегда добавляйте два стакана пива, не ошибетесь. Кнедлики, несмотря на полжизни в Чехии, она так и не полюбила. Тесто и тесто. Поэтому пекла венские штрудели. Ореховые рогалики не пекла. Вообще себя хотелось холить и беречь, но то было бережение мощного оружия до поры до времени, чтоб не рвануло, полировка лезвия клинка. Как если бы она и берегла себя, и боялась. Еще немного пока боялась. Три жертвы были случайны. В четвертый раз она осознанно убила человека, женщину. Хуже того, ей это понравилось.

На Рождество отписалась в Брно с поздравлениями и извинениями, что приехать не сможет, ее, впрочем, туда и не звали. Рождество провела одна, отказавшись зайти к соседке, потому что там были дети. Видеть на них пищевой ореол Эльжбете не хотелось ни разу. Как и не хотелось видеть племянницу Эву — особенно — и знать, что все это наследство перейдет со временем ей.

Ладно, не все наследство, и еще нескоро. А там поглядим.

Словом, жизнь понемногу наладилась, если не думать о мертвых. Единственное, что здорово досаждало — нехватка секса. Собственно, довольно долго она справлялась с этим привычными средствами, но теперь хотелось именно живого мужчину, и даже упахаться в качалке не помогало. Ночью приходили в маленькую комнатку у собора сны, яркие, словно под препаратами, вочеловеченные, больные, всегда показывающие одно и то же, одного и того же человека, и Эла просыпалась перевозбужденной, от боли внизу живота. С этим надо было что-то делать, и она поддалась на подкат красавчика-тренера в Будеевицком фитнесе. Клевый был мужик, тело выстроенное, хоть Аполлона рисуй с него, профессионал же... И они даже что-то такое затеяли, но с полдороги Эла встала, извинилась, ушла, потому что трахать еду, а затем есть ее еще более странно, чем трахать друга, а потом его предавать. Все-таки самец должен быть ее вида и чуть-чуть сильнее ее самой, тогда только подчинение возбуждает, тогда именно отдаваться в кайф, отпускать контроль. Но таких ей встретилось в жизни двое, очень разные сами по себе люди, объединяло эти тяжелые любовные пристрастия одно ощущение: «от этого бы я родила». Первый отправил на аборт, второй отказал. Что ни говори, она умеет правильно выбирать мужчин. Но с признанием своей сущности — старшей — стало проще, раньше-то никак не могла найти ответа на вопрос «какого рожна им еще надо?», умная, красивая, обеспеченная, любит секс, готова строить отношения, идти на компромиссы, и все такое. А все объяснялось именно биологической разностью природы. Что поделаешь, если ей всю жизнь встречаются самцы иной породы. Похоже, такие, как она — редкость, охраняемый WWFвид. Эле всегда, в любой ситуации помогало найти логическое объяснение. Помогло и теперь.

Местами метаморфоза ей нравилась. Порывы эмоций гасли быстрей, понемногу остужалось сердце, оставался инстинкт и холодная логика: еда или нет — вот что ее теперь интересовало в людях. Если не еда, то секс? Если не секс и не еда, то обойти и использовать, когда нет нужды убивать. И с Яном все наконец прояснилось. Теперь она спокойно понимала, с хрустальной отчетливостью, что нет смысла рваться по нему душою — он просто был в своей природе всегда. Потому что самец ее вида. Странно ждать от веерного опылителя другой стратегии поведения. У иных двукрылых яйцеклад — и сперматозоид — в три раза превышает

длину тела самца, заполняя самку до отказа, другой уже не протиснется. Она ошибочно полагала их обоих людьми, ожидая меж ними — и от него — человеческих чувств, а это не так. Но волноваться из-за этого не стоит.

Интересно, сколько времени потребуется на то, чтоб на ней не просто нарос хитиновый панцирь, и без того видимый для Магды, а свершилось полное превращение? Интересно, почему Магда уже тогда употребила это сравнение? Или биологические люди чуют чуждость, даже не видя, правильно определяют инстинктом? У кого инстинкт не забит индустриализацией и так называемой культурой, те — да. А еще они, конечно, идут к психологи. Нет, с Магдой больше не поговоришь.

Антикварный магазинчик на Горни с тем парнем, похожим на богомола, стоял закрытым, хозяина нигде не было видно. В костеле, головой к которому располагалась кровать, все так же звонили, все так же гулкий гром колоколов охватывал дом, и комнату, и постель, и тело, спеленатое одеялом и пледами. Через месяц после возвращения из Праги она вновь начала безбожно мерзнуть, как будто кровь застаивалась или заканчивалась в теле.

И только сны становились все ярче, все горячей. Но не согревали в жизни.

Пепа, конечно, позвонил, кто бы сомневался. Был необычно внимателен, расспрашивал, как она. Ему она честно сказала, что сорвалась, потому что увиденного для нее оказалось слишком много — и то была чистая правда, ничего лишнего. Доложила, кто и что спрашивал из полиции. Да, она вернулась домой, но ей можно звонить, уточнять детали по этим делам. Нет, она не в больнице. Да, спасибо, все обойдется, целую, ты самый лучший.

А потом позвонил Грушецкий.

Глава 4. Вишновецкий погост

Брно

Летать было лучше всего, но когда крыло недоступно — сам за рулем, на высокой скорости. «Лексус» имел табун в четыреста семьдесят лошадей под капотом, был золотистый и гладенький, как загорелая красотка. Коллеги ржали над ним, что тачки и телки — вот и все, что нужно Грушецкому в жизни. Не вполне так. Еще ему была нужна сама жизнь.

Любить жизнь — вот был его наивысший талант.

Эла, помнится, восхищалась в нем этим, а он всякий раз изумлялся ее восхищению: пить водку, любить красотку, что в этом такого? Это же делают все. Невозможно не любить жизнь, если ты жив. А женщины — просто частный случай обобществленной любви к миру Яна Грушецкого. Секс с возрастом стал приедаться быстрей, оставляя в себе только функцию физиологической разрядки. Любовь проходила быстро. А вот новизна жизни не наскучивала никогда. В любовной связи ценней всего возможность посмотреть на жизнь глазами другого человека, женщины, возможность проникнуть в ее внутренний мир. Ты видишь, как она ест, пьет, спит с тобой. Какие книги читает, какую музыку любит, каким движением откидывает волосы со лба, влажная, выходя из душа. Подобные мелочи утоляют жажду не только чувственности, но жадность к бытию здесь и сейчас. Ты как бы его удваиваешь, то бытие. И проникаешь в женщину не только в постели. Изучаешь ее, делишь на составляющие, смотришь, как она устроена. Этакий духовный паразитизм, как он определял это для себя, посмеиваясь. Другое дело, чаще всего женские обитаемые миры оказывались одинаковыми и прискучивали ему довольно быстро, побуждая выбрать новую пассию. С некоторыми он задерживался подольше, например, последняя жена и та, что была за той женой, с некоторыми расставался быстрее. А с некоторыми расходился мгновенно, их расталкивало однонаправленным зарядом стремительно. Впрочем, такая была всего одна, Эла. С ней оказалось легче всего разойтись, чтоб не покалечить и не покалечиться.

У него не осталось к ней ни раздражения, ни зла, только хорошие воспоминания. Взял, сколько мог, и отдал, сколько мог. А что ей было мало — ну, сколько смог, столько и отдал. Человек стремится всегда в сторону большего счастья, тепла, довольства. Его счастье было не с ней. С этим ничего не поделаешь, но связи-то рвать зачем по живому мясу? А теперь она его ненавидит, вот как? Пепа путает, не может этого быть. Конечно, у Элы всегда все сложно, но не настолько же.

Дорога — любая, как процесс — всегда возвращала на место голову. Если все становилось плохо на ровном месте, он обычно брал билет на край света и ехал, иногда в пути придумывая себе занятость, иногда и того не делая — и это помогало всегда. Поможет и теперь. Пепа молодец, он ведь толком не сказал ему ничего. Спросил Яна о ее семье: «а они нормальные?» Забросил приманку, а дальше Ян уже оказался движим инстинктом. Если не знаешь, где косяк в конкретной истории, возвращайся к ее началу. Это правило никогда не подводило его в работе с текстом, работало и в жизни. Пепа сказал, Эла вернулась домой — значит, в Вену. Надо поговорить с ней — ок, поговорим. Да, она опять попытается зарядить с ноги, но смерть Натали сильно поменяла расклад, и ей самой может грозить опасность. Прага — Вена, три с половиной часа, он уложится за два, и сперва приедет, а потом позвонит, чтобы у нее не было возможности уклониться от встречи. Навигатор выдал самый короткий маршрут через Брно, а за Брно и самого Грушецкого коротнуло, и вместо Вены он отклонился на Тренчин.