Немного удачи

Смайли Джейн

– Я бы мог их продать, – предложил он. – Ну… щенков.

– Ох, ради всего святого! Ни в коем случае.

– Это хорошие щенки.

Они прошли молча шагов восемь-десять, затем мама остановилась, повернулась к нему и наклонилась.

– Давно ты знал про щенков?

– Давно.

– А папе рассказал?

Джо помотал головой.

– Почему?

– Папа утопит их, а собаку пристрелит.

– Так и надо. Ты когда-нибудь трогал собаку или щенков?

Джо покачал головой.

– Ты говоришь правду?

Джо пожал плечами.

– Что ж, по крайней мере, это честно.

Джо отвернулся и зашагал к амбару. Ему пришлось это сделать, потому

что он готов был вот-вот расплакаться, а мама этого терпеть не могла. Она крикнула ему вслед:

– Не трогай этих грязных тварей!

Конечно, он должен был признаться, что похоронил мертвых щенков, но не посмел. В любом случае он прикасался к ним только платками и с тех пор много раз мыл руки. С тех пор прошла уже целая неделя.

Подружка лежала у себя в логове в амбаре, и вдоль живота у нее кормились щенки – коричневый, белый, коричневый с белым, коричневый с белым, коричневый. Джо сделал кое-что, чего не должен был: прошептал их имена.

– Брауни, Молочко, Сахарок, Спот, Билл.

Фрэнки счел бы эти имена дурацкими, но Джо они нравились. Остаток дня он просидел на корточках возле щенков, наблюдая за ними, и мама могла бы оттащить его за ухо, если бы захотела, но не стала. Самое странное, что папа с Рагнаром, вечером вернувшиеся с работы, тоже не пытались отогнать его от амбара. К ужину Джо вернулся в дом. О щенках никто не вспоминал, хотя Ирма то и дело цокала языком над тарелкой с жареной курицей и не смотрела на него. Наступила ночь. Почитали Библию и легли спать. Джо знал, что, когда утром он выйдет на улицу, не будет уже ни щенков, ни Подружки. Так и случилось. Некоторое время спустя мама сказала, что у бабули Элизабет появились котята; может, он хочет взять одного? Среди них есть красивая трехцветка с отметиной, похожей на восклицательный знак, на спинке. Джо отказался.

А позже папа присел рядом с ним на верхней ступеньке заднего крыльца. Откашлявшись раз шесть, он произнес:

– Джоуи, я знал про этих щенков. Я не знал, что ты знаешь.

– Я знал. – Потом: – Это были хорошие щенки.

– Может быть. Трудно сказать. Сучка могла бы принести пользу, если бы не ощенилась.

– Мама ее ненавидела.

– Вовсе нет. Но мама знает, что бродячая собака может быть чем-нибудь больна. Чумкой или молочной лихорадкой, а может, даже бешенством. Даже если бы вы с Фрэнки и Лиллиан ничем от нее не заразились, коровы могли бы что-нибудь подхватить. Или овцы. Или свиньи. Не знаю, Джоуи. Не знаю.

– Ты ее пристрелил?

Папа не ответил.

Джоуи встал и ушел в дом.

1928

После сбора урожая Уолтер и Рагнар с помощью Рольфа, Курта и Джона сделали пристройку к западному крылу дома с комнатой для Фрэнки и Джоуи, чтобы Лиллиан могла переехать в их прежнюю спальню. Уолтер не мог позволить себе двухэтажную пристройку – теперь, если мальчикам нужно было позвать Розанну и Уолтера, им приходилось пройти через переднюю к лестнице и кликнуть их, – но к тому моменту, как ее достроили, Фрэнку уже исполнилось восемь, да и вообще, разве в доме родителей Розанны Джон и Гас не спали внизу на заднем крыльце со стороны кухни с тех пор, как Гасу исполнилось пять, а Джону семь?

С южной стороны пристройки Уолтер вырезал два окна, с запада – еще одно, но с севера окон не было. Еще он наметил, где можно в дальнейшем повесить дверь, но от одной мысли о Фрэнки, в распоряжении которого вдруг появилась бы собственная дверь, у него мурашки по коже побежали. Он не жалел розог и, стало быть, не испортил ребенка, но ни один из знакомых

ему детей не мог сравниться с Фрэнки в упрямстве. Фрэнки превзошел его самого, Говарда, Рольфа и всех в семье Розанны. Такое чувство, что когда сын видел некоторые вещи, его разум просто цеплялся за них и отказывался их отпускать. Дело даже не в своеволии. В половине случаев Уолтер мог сказать: «Фрэнки, не делай этого», – и Фрэнки не делал, потому что ему было все равно. Но в остальных случаях не имело никакого значения, что говорил Уолтер или даже что говорил сам Фрэнки.

Взять, к примеру, ведро с гвоздями длиной в три с половиной дюйма. Уолтер сказал:

– Фрэнки, не подходи к гвоздям.

– Хорошо, папа.

– Я серьезно.

– Да, папа.

Через час ведро было перевернуто, а Фрэнки копался в гвоздях.

– Фрэнки, я же говорил не трогать гвозди.

– Я хотел кое-что найти.

– Что?

– Гвоздь подлиннее.

– Я сказал не трогать гвозди.

– Но я хотел найти его.

– Я же тебе запретил.

– Но я хотел найти его.

– И как, нашел?

– Нет.

– Теперь придется тебя выпороть. – Уолтер снял ремень, взялся за пряжку, схватил Фрэнки за руку и велел ему снять штаны. – Что я тебе сказал? – Удар.

– Не трогать гвозди. – Удар.

– Если я велю тебе не трогать гвозди, ты не должен их трогать. – Удар.

– Я хотел его найти. – Удар.

– Что я сделаю, если ты тронешь гвозди, хотя я просил тебя их не трогать? – Удар.

– Выпорешь меня. – Удар.

– Зачем ты трогал гвозди? – Удар.

– Я хотел найти его. – Удар.

– Ты сделаешь это снова, если я велю тебе этого не делать? – Удар.

– Нет, папа. – Удар.

Но он, конечно же, это сделал. В конце концов, гвозди – это же не то что заползти под крыльцо, или забраться на самый верх дерева, или спрыгнуть с сеновала (где ему вообще запрещалось бывать) на спину Джейку. Уолтер и представить не мог, что может произойти, если им проведут электричество (по округе ходили упорные слухи, что такое вот-вот случится, особенно учитывая их близость к городу; это, конечно, дорого, но все говорят, оно того стоит). Провода будут постоянно манить Фрэнки – ткнуть в них отверткой или вилкой. Казалось, Фрэнки нужно преподавать все уроки во всех возможных вариантах. Да, мисс Дженкинс, школьная учительница, говорила, что Фрэнки – самый умный ребенок из всех, кого она видела в жизни, уже осваивает деление, не говоря уж о подготовке к конкурсу на знание орфографии («Я и не знаю, сможет ли кто-то с ним соперничать»). В школу он каждое утро отправлялся с явной охотой, даже с энтузиазмом – хоть это хорошо.

Уолтер не знал, что и думать о своих мальчишках. С определенной точки зрения Джоуи следовало выпороть, чтобы не был таким рохлей, но он никогда не делал ничего, заслуживавшего порки (кишка тонка), а Фрэнки розги ничему не научили. Оглядываясь назад, на собственное детство, Уолтер видел куда более организованную систему: отец или мать устанавливали для детей определенные правила. Если правила нарушались, пускай даже без умысла, детей пороли, чтобы запомнили на будущее, и они запоминали, а значит, их пороли все реже, и они выросли мальчиками, которые аккуратно делали свою работу, а поскольку дел всегда было много, работать тоже приходилось много. Такова была жизнь, по мнению Уолтера: осматриваешь ландшафт, отмечаешь все необходимое, а потом выполняешь работу, и завершенные дела копятся у тебя за спиной, будто своего рода сокровище или, по крайней мере, свидетельство добродетели. Какой видел жизнь Фрэнки, он даже вообразить не мог.