Ненаследный князь
Шрифт:
Полюшка временно оглох.
Евдокия сделала вид, что сказанное ее не касается, и, повертев в пальцах вилку, продолжила… расспросы. Конечно же расспросы. И нечего маменьке глазищами сверкать да страшные рожи корчить. Она, Евдокия, имеет право знать, с кем под венец пойдет…
…упаси ее Иржена от этакого счастья.
Счастье ело рыбку руками, шумно вздыхая, похрюкивая и щурясь. Закусывало луковым пирожком, который взяло уже само, отринув ложное стеснение. Пирожки и вправду
Маслице растекалось по перстням и каменьям, капало на подол рубахи. Пухлые губы Аполлона блестели, и щеки тоже блестели, и весь он блестел, словно леденец на палочке.
— Так все-таки где вы учитесь?
— Так это, — Аполлон облизал и пальцы и кольца, — в школе…
— В вечерней школе, — поправила его матушка низким свистящим голосом.
— Ага!
— А почему в вечерней? — Евдокия старалась быть любезной и подвинула к будущему супругу блюдо с куриными пупочками, в меду варенными. Он благодарно крякнул.
— Так это, маменька днем не может!
— Чего не может?
Пупочки Аполлон вылавливал пальцами и, счастливый, отправлял в рот. Вздыхал. Запивал квасом и вновь тянулся к блюду.
— Так это… водить меня в школу не может. Днем у нее работа…
— У Гражины Бернатовны, — поспешила влезть в беседу маменька, — собственная скобяная лавка имеется.
Свекровь кивнула и важности ради надула щеки, сделавшись похожей на жабу в бархате.
— Мы, чай, не бедные… не беднее вашего.
С этим утверждением, пожалуй, Евдокия могла бы и поспорить, но не стала: так оно безопасней.
— Мама работает много. — Аполлон смачно отрыгнул и вытер лоснящиеся губы ладонью. — А поросенка дашь?
— Полюшка, тебе жирненького нельзя!
…пучить будет. Или щечки покраснеют.
Без вариантов.
И Евдокия мстительно поспешила отрезать внушительный ломоть. В конце концов, ей ведь надо жениху понравиться? Надо. А с поросенком молочным оно вернее будет.
— Нас от жирного поносит, — доверительно сказала Гражина Бернатовна.
Поносит, значит… не угадала.
Аполлон смутился и пробурчал:
— Я ведь немного…
— Вилкой и ложкой роем мы могилу себе! — Произнося сию великомудрую сентенцию, Гражина Бернатовна глядела исключительно на Евдокию. Сама же, изящно оттопырив мизинчик, жевала салатный лист.
Ничего. Главное от основной темы не отвлекаться.
— Значит, вы Аполлона в школу водите?
Кивок.
— А сам он что, дойти не способен? — Вилка в руках Евдокии описала полукруг.
Молчание.
И взгляд свекрови, раздраженный, гневный даже. Видно, что женщина из последних сил сдерживается. Губа выпятилась, пудра с усиков
— Я маме тоже говорил, что сам могу. — Аполлон вовсе освоился и, почуяв поддержку, подвинулся ближе. Лавка под его немалым весом заскрипела и прогнулась. — Она не дает.
Он отмахнулся от осы и устремил на Евдокию взгляд — глазища у Аполлона были огромные, ярко-синие, окаймленные длиннющими ресницами.
— Мне бы еще яблочка… моченого!
— Поля!
— Мам, я ж только одно! — Яблочко цапнул и поспешно, точно опасаясь, что потерявшая терпение матушка вырвет его из рук, сунул в рот. Щека оттопырилась, и Аполлон пробурчал: — А в городе небезопасно.
Евдокия только и смогла, что кивнуть.
Она с трудом представляла себе опасность, которая могла угрожать этакому детинушке… наверное, от опасности его тоже поносит. Или запоры. Или еще какая беда приключается…
— И соблазнов много, — произнесла Гражина Бернатовна, отправляя в рот засахаренную клюквину. У нее, стало быть, щечки от клюквы не краснеют. — Срамные времена.
Маменька, чувствуя, что все идет хоть не по плану, но близко, поспешно согласилась.
Ужас, а не времена.
Как только жить можно?
— Куда ни глянь, то кабак, то дом игральный… мой мальчик вырос в строгости…
Аполлон лишь шумно вздохнул да, пользуясь тем, что матушка отвлеклась, стащил еще одно яблоко. Видать, в строгости, где бы она ни находилась, яблок ему не перепадало.
— Конфету хочешь? — шепотом спросила Евдокия.
Жениха было по-человечески жаль.
— Шоколадную?
— Ага. И с орешками…
— …и девки нынешние пошли… разврат сплошной. Я так одной и сказала, которая на моего Полюшку заглядывалась, а сама-то… обрядилась, как…
— С орешками мне нельзя… — Он потупился, признаваясь: — От орехов почесуха приключается… но если только одну.
Конфету Евдокия передала под столом.
— Спасибо, — искренне сказал Аполлон. — Ты мне нравишься! Выходи за меня замуж!
И маменька, услышав заветное, радостно всплеснула руками: стало быть, поладили детки.
— Я… — Евдокия прокляла себя, знала же, что жалость до добра не доводит, — я подумаю.
— А чего думать? — Гражина Бернатовна разом позабыла про девок и срамные наряды, в которых ноги видать, а как ветер подует, то не только ноги, но и задницу… — Ты небось не молодеешь…
— Я подумаю, — повторила Евдокия, стискивая вилку.
Пусть мог ила недорытой останется, но сражаться Евдокия будет до последнего.
— …и женихи в ворота не ломятся. А когда б и ломились, то знай, что лучше моего Полюшки мужа не сыскать. Он у меня красавец…