Ненависть
Шрифт:
— Принять смерть от руки женщины, которую так хочется любить. — Прошептал Вийон, стараясь унять пробежавшую по телу дрожь. — Кара достойная Великой богини.
Луиза подходила медленно, с каждым разом ее шаг становился все короче и короче.
— Не тяни, я готов! — Не выдержал Вийон, встретив обжигающий синий взгляд.
Клинок взлетел вверх и замер. Еще одно мгновение длиною в целую вечность. Вийон сжал зубы, чтобы не дрогнуть, но хищная сталь вдруг извернулась рукоятью вперед и успокоилась на открытой ладони.
— Возьми свой подарок, Вийон ла Руа, — Луиза протянула
Ошеломленный Вийон молча переводил взгляд с клинка на лицо девушки не в силах поверить в услышанное. Сейчас он не мог произнести ни слова, все силы уходили на то, чтобы унять рвущееся из груди сердце.
— Возьми нож, Вийон, если не хочешь, чтобы я снова тебя возненавидела. — Рука Луизы дрогнула под тяжестью жгущей как огонь ноши.
Мужская ладонь, коснувшись тонких, вытянутых пальцев, легла на рукоятку кинжала.
— Неужели, ты простила меня?
Луиза на мгновение устало прикрыла глаза.
— Нет, это не в моих силах, но и убивать тебя я тоже не хочу. Месть слишком тяжелая ноша, мне она оказалась не по плечу. Сегодня я возвращаюсь домой, надо восстанавливать замок, воскрешать из небытия мою прежнюю жизнь.
Рука Вийона по-прежнему не торопилась сжать обтянутую кожей ручку ножа, до него вдруг дошло — то, что сейчас происходит хуже смерти. Сейчас она уйдет и пропадет навсегда. Он никогда больше ее не увидит! Никогда! Будет узнавать о ее жизни по слухам. За кого она вышла замуж, когда родила ребенка. Сердце сжалось от невыносимой тоски, и так же неистово как минуту назад он жаждал жить, ему захотелось умереть.
— Нет. — Теперь уже произнес Вийон. — Ты вновь даришь мне жизнь, а ты спросила, нужна ли она мне без тебя? Смогу ли я жить как прежде? Спроси, и я отвечу — нет! Ты изменила мою жизнь, разбудила во мне другого давно забытого человека, а теперь бросаешь.
Он отдернул ладонь.
— Нет! Хочешь уйти! Тогда закончи начатое, и будешь свободна.
Огромные голубые глаза наполнились болью.
— Что ты делаешь, Вийон? Тебе нравится мучить меня?
Луиза опустила руку и холодное лезвие, упав на гранитные плиты, легло между ними непреодолимой чертой.
— Пойми, что бы я не чувствовала, чего бы я не хотела в душе, — ее лицо побледнело, — ты навсегда останешься для меня преступником, насильником и убийцей моих друзей!
Вийон отшатнулся, словно его ударили. Он всегда это знал, сколько раз он твердил себе то же самое, — оставь эти глупые надежды, для нее ты монстр, бездушное чудовище. Она никогда не сможет забыть того, что ты с ней сделал. Но говорить самому себе одно, а услышать из уст любимой это совсем другое. На мгновение ярость прежнего графа ла Руа вспыхнула в нем безудержным огнем, но глаза напротив, переполненные болью и мукой, остудили полыхнувший пожар. Как бы там не было, но он хотел эту женщину, хотел видеть ее рядом с собой каждый день, каждую минуту, хотел ее больше жизни, больше всего на свете, даже больше гордости и чести.
— Пусть так, — он протянул руку и сжал ее хрупкие пальцы, — пусть преступник, но я люблю тебя! Люблю тебя настолько, что готов предстать перед судом и ответить за все.
Пальцы девушки замерли в огромной ладони, не пытаясь освободиться.
— Кто может осудить тебя, если даже всесильный гранд побаивается связываться с графом ла Руа.
Слова Луизы прозвучали грустно и иронично, но в душе Вийона вдруг затеплился маленький светлый огонек. Она не может принять меня такого и не хочет судить, но ждет от меня раскаяния. Она ждет от меня мужества и силы, чтобы я сам, своими руками прорубил для нас дорогу в будущее. Что же я готов, но суд Ренье не годится, тут она права. Он ненавидит меня настолько, что я и до суда вряд ли доживу. Придушат или отравят в тюрьме.
Глаза Вийона вдруг вспыхнули.
Послушай, я пойду к королеве и встану перед королевским судом. Я признаюсь во всех своих преступлениях и если меня казнят, то что же, я готов.
Они оба вдруг осознали, что все еще держатся за руки и впиваются друг в друга глазами, словно ища поддержки. Щеки Луизы вспыхнули, но ладонь даже не попыталась вырваться.
— Говорят, новая королева сурова, но справедлива. — Эти слова словно поток прорвали плотину, что все последние дни она возводила в своем сердце. Плотину, которой Луиза пыталась отделить свои чувства от долга перед всеми людьми, что сражались за нее, погибли, но не предали. Она создавала эту плотину из кирпичиков ненависти и одновременно кляла себя за то, что сама же ее разрушает. Кляла себя, сидя у постели умирающего Вийона, ругала потом, долгими бессонными ночами, когда он все-таки выжил. Ругала, но не могла не признать, что этот мужчина глубоко запал в ее сердце. Она хотела помнить, как он насиловал ее, а видела лишь сидящим у кровати и кормящим ее с ложечки. Хотела почувствовать в себя ярость и ненависть, а чувствовала лишь тепло его рук поймавших ее в каминной трубе. Она хотела все забыть и простить, и не могла одновременно. И вот сейчас его слова, его отчаяние все перевернули в ее душе. Если королевский суд его помилует, то тогда и ей можно будет его простить. Тогда и ей можно будет его любить, не стыдясь своего чувства, не пряча глаза от своего отражения в зеркале. В этот момент она не хотела думать о том, что королева, не смотря на раскаяние, может казнить Вийона, она гнала эти мысли прочь, веря лишь в высшую справедливость своей любви.
Луиза, окрыленная вспыхнувшим в ней откровением, в один миг, из суровой, прошедшей огонь и воду баронессы превратилась в прежнюю, радующуюся жизни девчонку.
— И еще я слышала, что королева видит людей насквозь ей невозможно солгать, потому что сама Великая богиня говорит ее устами. — Она словно торопилась, получить подтверждение еще не сформировавшегося полностью решения, и Вийон, почувствовав этот момент, вдруг притянул Луизу к себе.
— Не бойся, мне не надо ей врать, — в глазах, не знающих прежде сострадания и жалости, вдруг вспыхнул огонек безграничной нежности, — я готов принять любой приговор, но если мне сохранят жизнь, поклянись, что ты дождешься меня.
Бледное лицо вскинулось вверх, и в посветлевших глазах засверкали голубые искры, а открывшиеся навстречу губы еле слышно прошептали.
— Клянусь!