Ненависть
Шрифт:
Когда Диз вырвала из ножен на поясе мужика тесак и по рукоятку вонзила широкое лезвие в затылок его недавнего обладателя, тюремщик с тихим изумленным хрипом осел вперед, придавив ее тяжелым вонючим телом. Диз удержалась от искушения столкнуть с себя труп идиота, опрометчиво решившего, что раненая женщина, пусть и убийца, все же остается раненой женщиной, и осторожно, стараясь не шуметь, переместилась так, что тело само соскользнуло с нее, оставшись лежать поперек кровати. Встала, шатаясь от пьянящего запаха крови, ударившего в нос, и на миг застыла, увидев в углу своей тюрьмы девочку в синей тунике, призывно выставившую вперед раскрытые ладони.
– Не надо, Диз,– одними губами сказала она.– Два месяца. Два месяца, помнишь? Он давно в Вейнтгейме. Не трать времени понапрасну. У тебя его немного. Поняла?
– Да,– сказала Диз.
Она поняла.
Она убила многих в тот день. Столь многих ей приходилось убивать только на поле боя, и то не всякий раз. У дверей в камеру стояли двое солдат – она зарезала их двумя небрежными движениями мутно сверк– нувшего лезвия, воспользовавшись их оторопью. По дороге во двор ей встретились еще двое – их постигла та же участь. У ворот стоял начальник каземата, разговаривавший с лекарем – Диз даже знала о чем. Начальник умер сразу, рухнув на землю с перерезанным горлом, лекарь увернулся и закричал. Он кричал до– статочно долго и громко, прежде чем Диз догнала его и добила. Сбежались какие-то люди, в основном безоружные, некоторые – с топорами и вилами. Все они, умирая, смотрели на нее с изумлением. Если бы Диз могла видеть себя в тот миг, когда ее здоровая рука молниеносно и небрежно секла жизни потрясенных крестьян, она тоже была бы изумлена. Может быть, ей даже стало бы страшно.
Но она не могла видеть себя. Она шла через село, высокая, белая, худая, в рубище висельницы, с глубоко запавшими блеклыми глазами и сбитыми в колтун огненными волосами, убивая всех, кто вставал на ее пути, и думала только об одном: «Два месяца. Он там уже два месяца. Идти. Идти. Не так, как хотелось бы,– но идти. Потому что нет больше времени. Нет».
Диз прошла через деревню, ступила на постоялый двор, вызвав мгновенную вспышку паники. Прежде чем ужас перешел в ярость, она достигла конюшни, подошла к первому попавшемуся коню, не глядя полоснула мясистым от крови лезвием по спине замешкавшегося конюха и взлетела в седло. Через минуту Диз даль Кэлеби покинула деревню, в которой Дэмьен провел последние три года, покинула не оглядываясь, оставив за собой жутким шлейфом восемнадцать трупов, первым из которых была Клирис, вдова маляра Эрика, а последним – пятнадцатилетний Инбер из соседней деревеньки, всего неделю назад с превеликим трудом устроившийся конюхом в этот постоялый двор и страшно гордившийся новым назначением. Она так никогда и не узнала, что то кровавое утро черным пятном растеклось по летописи деревни и что память о ней сохранилась не как память о бездушной молодой дряни, которую буквоед-староста на всеобщую беду выходил, чтобы казнить за убийство,– а как о белом призраке смерти, который пришел из неведомых краев, промчался по селению стремительной кровавой чумой и улетел прочь на черном, как сажа, коне, должно быть, к другим обреченным, а может, обратно в преисподнюю.
Впрочем, последнее предположение было правдой.
Диз даль Кэлеби, очнувшись от долгого забытья, снова была жива и, пригнувшись к холке вороного коня и вжав в его гриву залитое слезами спокойное лицо, мчалась обратно в преисподнюю.
Вейнтгейм впивался в небо остроконечными шпилями серо-синих башен, холодно поблескивал золотистыми глазами сторожевых огней. Дэмьен никогда не бывал здесь. Он знал лишь, что это большой, темный и странный город, на три четверти занятый друидскими храмами и принадлежащими им территориями, а светское население в основном состоит из рабочих и купцов, так или иначе участвующих в добыче и сбыте обсидиана. Казалось, сам город был высечен из куска застывшей черной породы: кладка отливала мертвенной синевой, а тонкие зубцы крепостных стен казались ломкими и острыми, как стекло.
Дэмьен въехал в крепостные ворота Вейнтгейма в три часа пополудни, через шестнадцать дней после смерти Клирис. Когда он проходил стандартный въездной досмотр, пошел снег.
«Ранняя в этом году зима»,– подумал Дэмьен, пуская кобылу шагом по мелкой вейнтгеймской брусчатке. Здесь и мостовые, кажется, не такие, как везде,– темные, гладкие, каждый камень отполирован чуть ли не до блеска. Пока еще не скользко, но – почти. Оттого идешь и едешь с опаской. Может быть, поэтому все здесь ходят так тихо. Хотя у ворот отнюдь не людно: прохожих мало, торговцев нет вовсе – впрочем, вон на углу старая женщина в темном платке торгует свежими вафлями с подвесного лотка... День был ясным, светлым, несмотря на затянувшие небо облака – они были такими белыми, что казалось, будто солнце не спряталось за ними, а рассеялось в тягучей патоке, растеклось по всему небу, от края до края. И из этой ослепительной белесой лужи на скользкую мостовую редкими хлопьями падал снег.
Дэмьен решил не углубляться в город и свернул в первую встретившуюся гостиницу. Выглядела она непритязательно, но у него и так почти не осталось денег. Он собирался продать кобылу – все равно ему вряд ли придется возвращаться.
Гостиница оказалась всего лишь постоялым двором на три комнаты. Назывался он «Черная цапля». Хозяин, вернее, хозяйка, как понял Дэмьен, присмотревшись к тощему, коротко стриженному созданию неопределенного возраста, в самом деле напоминающему птицу, мрачно нависла над толстым фолиантом в кожаной обложке, видимо, усиленно сводя дебет с кредитом. Заметив Дэмьена, она грубовато поинтересовалась, что ему угодно. Услышав ответ, немного оттаяла.
– У меня как раз есть свободная комната,– сообщила она.– Маленькая, правда, но чистая. К тому же вы ведь один, сударь, не так ли?
– Да,– с усилием кивнул Дэмьен, отгоняя сумасшедшую мысль о том, что это всего лишь самообман.
– Надолго к нам?
«Навсегда»,– подумал Дэмьен и ответил:
– Пока не знаю. Неделю пробуду точно.
Хозяйка приуныла. Дэмьен утешил ее, заказав вместе с номером стол и намекнув, что неплохо бы подкрепиться прямо сейчас. Пока она отдавала приказание такой же сутулой и угрюмой служанке, он осматривал помещение. В самом деле, тесно, зато чисто. И темно. Как же здесь темно, даже днем...
– Чего-то еще? – поинтересовалась хозяйка, когда обед был подан. Дэмьен кивнул ей на стул рядом с собой.
– Угостите себя стаканчиком портвейна,– предложил он,– и расскажите мне о вашем городе.
Ее мрачное лицо просияло, и Дэмьен понял, что попал в точку. Должно быть, ей одиноко здесь. Хотя это странно. Гостиница у самых ворот, тут должно всегда быть полно клиентов.
– Что вас интересует, милорд? – спросила она, основательно подкрепившись терпким бледным вином, которое Дэмьен из вежливости заказал и себе тоже.
– Почему в городе так мало народу?
– Разве? – удивилась она.– А вы были в центре?
– Нет, но...
– Тут, у ворот, всегда тоска,– махнула рукой женщина.– К нам мало приезжают...
– Почему? Это ведь столица округа, разве нет?
– С тех пор как наш лорд перенес резиденцию в Орстон, сюда никто, кроме торговцев, и не заглядывает. Самая что ни на есть провинция.
– Но почему? У вас очень красивый город.
– Да? – Его почему-то насторожила ее улыбка.– Это снаружи, милорд.
– Возможно,– согласился Дэмьен,– но у вас здесь так чисто...
– Снаружи, милорд,– со значением повторила женщина, ткнув в потолок узловатым пальцем.– Снаружи и друиды хороши.
Вот как. Ему даже не понадобилось заводить разговор о том, что его на самом деле интересовало.
– Расскажите мне о них,– с азартом попросил он.
Хозяйка бросила на него подозрительный взгляд.
– Да вы, часом, не к ним собрались? – внезапно враждебно спросила она.– Коли так, то ищите себе другое пристанище! Я с этими душегубами знаться не стану!