Необращённый
Шрифт:
– Пока сможешь говорить, - жёстко усмехнулся нав, однако запугать этого масана было, в самом деле, невозможно.
– Андрэ, как ты думаешь, почему это случилось именно с тобой? Многие попадали под удары инквизиторов, но только тебя церковники пощадили, подобрали и обратили в свою веру.
Андрэ склонил голову чуть набок, улыбнулся истинно Малковиановской улыбкой:
– Возможно, мне одному хватило безумия - уверовать в Бога, которому поклоняется пища? Сам не пойму, по какому наитию я первый раз взмолился Христу челов, когда инквизитор мешал нас с землёй. Второй раз, сознательно, я молился
Гарка проследил этот безгранично преданный, полный люби и восхищения взгляд. Монах до сих пор торчал у ворот, молился по чёткам, низко склонив голову.
Нав на мгновение прикрыл глаза, вглядываясь во Тьму, которая всегда с собой. Родная стихия настороженно молчала, ожидая, когда он исполнит приказ. Обращаться к Творцу миров тёмный не привык, не умел, никогда не видел смысла. Однако сейчас старательно сложил в уме короткую простую молитву: "Спящий, если Ты хочешь, чтобы Навь приняла человскую веру, сохрани жизнь Андрэ Малкавиана ещё раз. Останови мой клинок". А вслух обратился к масану:
– Я не поведу тебя в Цитадель, Андрэ. Мы решим дело здесь.
– Почему?
– ни печали, ни страха - чистейшее, неомрачённое любопытство.
– Потому что ты - мой Андрэ. Если в моей власти подарить тебе быструю и лёгкую смерть.., - нав, не договорив, крепко обнял масана.
Андрэ на мгновение приник к нему - совсем как в детстве. Потом упёрся ладонями в грудь гарки, мягко, но решительно отстраняя от себя.
– Прости, но я теперь не твой, а Божий, - Андрэ заглянул в глаза нава, тихо, виновато добавил.
– Я не думал, что пришлют тебя. Мне жаль. Прости.
– Я вызвался сам, - спокойно ответил нав.
– Почему?
– Потому что ты вырос на моих глазах, был моим другом и напарником. Потому что ушёл от меня. Сначала в Саббат, потом к церковникам.
– Ты зол на меня? Хочешь отомстить?
– Нет. Тьме любопытно, что с тобой происходит и почему. Я видел начало твоей жизни, сейчас, вероятно, увижу финал, - тёмный очень тихо, почти про себя добавил.
– Или очень любопытное продолжение.
Глаза Андрэ вспыхнули.
– Послушай, нав, у нас ведь есть немного времени. Ты тоже можешь попросить отца Николая крестить тебя. Сам узнаешь какая это радость - быть верным Господа. А потом мы вместе пойдём в Тайный Город, проповедовать Иисуса распятого и воскресшего...
Краткий жест отрицания: нав никогда не пойдёт по этому пути без сородичей. Он здесь сейчас - глаза и уши Нави, но решение примет князь, и оно будет верно. Гарка призвал катану, шагнул назад для лучшего замаха. Немного помедлил, будто ждал чего-то. Андрэ вытянулся в струнку, подставил шею под удар так же бесстрашно и радостно, как всегда шагал навстречу неизведанному:
– Пойду к Богу, за всех молиться. И за тебя, друг...
Чёрная сталь не дала закончить фразу. Обезглавленное тело начало оседать наземь, а голову нав поймал за волосы на лету. Вглядывался в рубиновые зрачки, пока там не угасла последняя искра разума. Продолжал ощущать это странное ликование, которое не заглушила даже боль агонии. Самому
– Ты чокнутый, Малкавиан. Как был, так и остался. Зачем человскому богу сумасшедший масан? Прощай, Андрэ.
Слышал ли умирающий эти слова, трудно сказать. Жизнь ушла, и то, что хранило масана до сих пор, перестало действовать. Солнечный свет, будто опомнясь, совершал свою обычную работу. Тело стремительно рассыпалось пеплом и, неожиданно, горкой сухих, выбеленных костей. Нав второй раз подхватил в падении череп, завернул в быстро сотворённый лоскут ткани - отнести странный трофей в Цитадель. Собрался вызвать портал, но его остановили:
– Подожди, демон. Я не помешаю тебе забрать его голову, раз ты смог взять её и завернуть в свой колдовской плат. Но позволь мне прочитать отходные молитвы, - монах подошёл и склонился над останками Андрэ Малкавиана.
– Любопытно, как бы ты смог мне помешать?
– угрюмо поинтересовался нав.
Если верить Андрэ, перед ним был не простой монах, а тот самый инквизитор. Но гарка не чувствовал от него опасности. Даже обычной неприязни знающего чела к нелюдю - и то не ощущал.
– На всё воля Божия, - спокойно ответил монах. Он скорбел о крестнике, сильно грустил о чём-то ещё, но скорбь и грусть мешались с отблеском всё того же непонятного, нелепого ликования.
– Читай свои молитвы, игумен Николай, я не буду мешать, - гарка положил узелок с черепом на седую от пепла траву.
– После хочу поговорить с тобой. Согласишься ответить на вопросы?
– Да. Подожди меня вон там, - монах указал на сломанную ракиту на берегу большого пруда, ярдах в сорока от монастырских ворот.
– Мне любопытно послушать и посмотреть, как ты молишься. Не помешаю?
– Нет. Хочешь - слушай, - монах извлёк из недр просторного облачения потрёпанную пергаментную тетрадь, полистал и начал вполголоса, нараспев читать из неё.
Нав узнавал лишь отдельные слова, но замер в безмолвном карауле, наблюдая и запоминая всё. Стоило посмотреть вблизи на инквизитора, который рискнул нарушить главный постулат Договора с нелюдями: "Церковь создана челами и для челов". Тем более, скоро смотреть станет не на кого. Крёстный не должен пережить крестника дольше, чем на сутки. Челы поклялись "выжечь осиное гнездо, чтоб и памяти не осталось об укоренившейся здесь ереси".
Монах закрыл свой молитвослов, вздохнул, сказал тихо, раздумчиво:
– Вот и проводили раба божия Андрея в путь всея Земли. Светлая душенька, мученик Христов, и не важно, что упырём родился. Крепко проклял Господь весь их род, но благодать призванному даровал в избытке. Скажу я тебе, демон: великое это счастье, читать отходную праведнику. Хоть и горько, что стал Андрей мучеником, а не апостолом всея нелюди, как мог бы. Как мнилось мне недостойному. Но на всё воля Божия.
Нав рыкнул:
– Андрэ был масаном, а не упырём. Мой народ зовётся - навы. Запомни... Хотя, зачем тебе? Ты всё равно скоро умрёшь, инквизитор, и вряд ли кто-то станет читать над тобой отходные молитвы.