Необычайные приключения Кукши из Домовичей
Шрифт:
Глава четырнадцатая
ВАРЯЖСКИЙ ПЛЕННИК
Обожгло меня, точно я в кипятке очутился. С непривычки чуть память не отшибло — я ведь никогда прежде в этакую-то пору не купался. Однако одолел я все же Отрокову стремнину.
Ниже по течению река опять становится шире, стремнина распадается на несколько потоков, тут сила ее иссякает. Выбрался я из воды и по россыпи валунов перешел на другой берег.
Выжал рубаху, повесил сушить на можжевёловый куст. Сам бегаю, прыгаю вокруг, чтоб согреться; сильно я продрог,
Влез на сосну, поглядеть, не блестят ли на том берегу варяжские шлемы, не мелькают ли копья. Нет, не видать, хотя должны бы уж показаться.
Пониже стремнины брод, там варяги перейдут на этот берег. Мне нужно подождать, пока они реку перебредут и дальше отправятся, а потом воротиться на свой берег — и домой.
Жду-пожду, варягов нет. Рубаха моя высохла, надел я ее. Когда согрелся я и зубами-то лязгать перестал, опять начал думать про месть. Досадно мне, что не сделал я дела, жаль упускать проклятого варяга. Думал-думал и решил еще раз попытать счастья у брода.
Отыскал два хороших голыша, пошел к броду и сел ждать. Место там не такое удобное, как было в бору, да делать нечего. Метну, думаю, в рогатого камень, пока он еще на реке будет, чтоб успеть удрать. Только бы он шел не в хвосте!
Удрать-то там просто. За сосняком болота начинаются, больно хороши там трясины. Я те болота насквозь знаю — мы туда за клюквой ходим. Если незнающие погонятся за мной, то на свою погибель.
А варяги все не идут.
Солнышко греет, так хорошо, тепло, спокойно, будто и нет на свете никаких варягов. Начинает меня долить дремота. Только бы не уснуть, думаю. А сон тут как тут.
Проснулся я, когда меня уже за руки схватили и над землей подняли. Проспал я варягов!
Тащат меня, а я брыкаюсь что есть мочи. Пустое это дело, конечно, руки-то у них, как клещи. Однако что ж мне еще остается делать? Рычу я и все вырваться норовлю, точно зверь из капкана.
С реки цепочкой поднимаются варяги, и в самом хвосте Свавильд Увидел меня, глаза кровью налились, что у быка бодучего, хрипит, на губах пена. Выхватывает меч и кидается ко мне.
Тут Хаскульд как гаркнет что-то громовым голосом. Свавильд и ухом не повел. Тогда Хаскульд швырнул ему под ноги щит, Свавильд споткнулся и упал.
Упасть-то упал, а меча из рук не выпустил, что значит воин! В тот же миг вскакивает и с воем кидается на Хаскульда. Тут подоспели остальные, сдавили его щитами, а Хаскульд вышиб меч у него из рук.
Мало-помалу Свавильд успокоился, и его отпустили. Дышит тяжко, будто на нем целый день пахали, того гляди, панцирь лопнет. Нагнулся, поднял свой щит. На него никто не смотрит. Больше уж он не пытается меня убить, спокойно прячет меч в ножны.
Не понимаю я, с чего это Хаскульд за меня заступился.
Вижу, однако, что и варяги не понимают. Глядят на предводителя, словно ждут, чтобы он растолковал им, в чем дело. Иные хмурятся — недовольны, видать.
Хаскульд словно усмехается, а после говорит им что-то. Гляжу, варяги повеселели, головами
Плыву я в лодке с варягами и думаю: хорошо быть оборотнем! Обернуться бы вороном, полететь обратно в Домовичи, удариться оземь перед матушкой и обернуться опять отроком: здравствуй, родная матушка, вот он я!
Везут меня неведомо куда. Уплывают назад пороги-перекаты, уплывают тихие плесы. Берега проплывают мимо, словно прощаются со мной и торопятся назад, к моему дому. А дом-то от меня все дальше и дальше, и на сердце тоска.
Перебрались на другую реку. Сижу в лодке, и одно у меня дело: думать. За всю жизнь я столько не передумал, сколько за ту дорогу. Теперь я пленник. В рабство, наверно, меня продадут. Однако удивительно мне, что варяги гак ласковы со мной, никто никогда пальцем не заденет, есть дают что получше. Не слыхивал я, чтобы с рабами так обходились.
Тюр, тот добрее всех, — учит меня варяжским словам, достал мне одежу потеплее, я ведь из дому в одной рубахе ушел, следит, чтоб наедался досыта. Не о каждом отец родной так печется, как чернобородый Тюр обо мне.
Только рогатый Свавильд косо на меня поглядывает, однако и он ничего плохого мне не делает.
А я все думаю, думаю: о матушке, о сестрах, о погибшем отце, о роде домовичей. Кто ж теперь будет мстить за обиды нашего рода? Я вон попытался, и ничего у меня не вышло. Может, я мал еще и взял на себя дело не по силам? Много слышал я песен и преданий про подвиги местников за наш род, но не слыхал, чтобы там говорилось про отроков вроде меня.
И решил я убежать при первом удобном случае. Вернусь, думаю, в Домовичи, подрасту, стану настоящим сильным воином, а тогда разыщу Свавильда и убью его.
Глава пятнадцатая
ЛАДОГА
Плывем мы вниз по реке, смотрю, она становится все шире и шире. Только что было тихо, солнышко припекало, а тут, откуда ни возьмись, потянуло свежим ветром. Я глянул вперед, а берега не видно, только вода и небо. Догадался я, что это великое озеро Нево. Слышу, и варяги то же говорят.
На том озере волны не хуже, чем на море. «Нево» на чудском языке и значит «море». Раз поднялся такой сильный ветер, пока мы плыли по нему, что наши лодки даже на берег выбросило. Хорошо, там камней не было, песок один, а то бы разбило в щепки.
Миновали озеро Нево, вошли в устье большой реки и поплыли вверх по течению. Тюр говорит мне: Волхов. И про эту реку я слыхал. Говорят, она прежде называлась Мутная, потому что она и вправду мутная.
По берегам Волхова лес не тянется сплошной стеной, как у нас, больше поля да деревни. Недолго мы там плыли, глядь — за поворотом детинец: крутой земляной вал, на нем бревенчатые стены и башни. Кругом домики. Тюр говорит: