Необычайные приключения Петера Шлемиля

Шамиссо Адельберт

На следующее утро Бендель по секрету сообщил мне, что подозрения, которые он давно питал насчет Раскала, окончательно подтвердились: вчера Раскал украл несколько мешков золота.

— Бог с ним, — сказал я, — пусть его, бедняга, попользуется, я раздаю направо и налево, почему не дать и ему? Вчера и он и все новые слуги, которых ты нанял, выполняли свои обязанности исправно, они весело помогали справлять веселый праздник.

Больше мы об этом не говорили, Раскал был моим камердинером, Бендель же другом и наперсником. Он привык считать мое богатство неистощимым и не старался дознаться, откуда оно; мало того, подхватывая на лету мои мысли, он вместе со мной придумывал, куда истратить

мое золото, и помогал мне проматывать деньги. О незнакомце, о бледном пронырливом человеке Бендель знал одно: только он может избавить меня от тяготеющего надо мной проклятия, и хотя на нем зиждутся все мои надежды, я боюсь предстоящей встречи. Впрочем, я убежден, что, где бы я ни был, он при желании всегда меня разыщет, мне же его нипочем не разыскать, поэтому я и отказался от напрасных поисков и жду обещанного дня.

Пышность заданного мною пира и мое поведение на нем в первое время только укрепили легковерных обывателей в их предвзятом мнении. Правда, из газет вскоре выяснилось, что легендарное путешествие прусского короля — необоснованный слух. Но так или иначе меня сделали королем, и так королем я и остался, да к тому же еще одним из самых богатых и щедрых. Вот только никто не знал, какого королевства. Мир никогда не имел основания жаловаться на недостаток монархов, а в наши дни особенно; добрые люди и в глаза не видывали королей и посему с равным основанием приписывали мне то то, то иное королевство. Граф Петер неизменно оставался тем, кем он был.

Однажды среди приехавших на воды появился некий коммерсант, с целью наживы объявивший себя банкротом; он пользовался всеобщим уважением и отбрасывал, правда, широкую, но бледноватую тень. Он хотел прихвастнуть здесь накопленным богатством, ему даже взбрело на ум потягаться со мной. Я прибегнул к своему кошельку и вскоре довел беднягу до того, что ему, дабы спасти свой престиж, пришлось снова объявить себя банкротом и перебраться по ту сторону гор. Так я отделался от него. Ох, сколько бездельников и тунеядцев наплодил я в здешней местности!

Своей поистине королевской расточительностью и роскошью я подчинил себе всё, однако у себя дома я жил очень скромно и уединенно. Я поставил себе за правило величайшую осторожность; никто, кроме Бенделя, ни под каким предлогом не смел входить в мои личные покои.

Пока светило солнце, я сидел там, запершись с Бенделем, и всем говорилось: граф работает у себя в кабинете. Работой же объяснялось то множество посыльных, которых я гонял по всяким пустякам взад и вперед. Только по вечерам принимал я гостей, либо в тени деревьев, либо в зале, ярко освещенном согласно искусным указаниям Бенделя. Когда я выходил, Бендель не спускал с меня своего неусыпного ока, выходил же я только в сад к лесничему и только ради нее, моей единственной, ибо самым заветным в жизни была для меня моя любовь.

О, душа мой Шамиссо, я надеюсь, ты еще не забыл, что такое любовь! Ты сам дополнишь остальное. Минна была доброй, кроткой девушкой, достойной любви. Я овладел всеми ее помыслами. По своей скромности она не понимала, чем заслужила мое исключительное внимание, и со всем пылом неискушенного юного сердца платила любовью за любовь. Она любила, как любят женщины, целиком отдаваясь чувству, самозабвенно, самоотверженно, думая только о том, кто был всей ее жизнью, готовая на любую жертву, то есть любила по-настоящему.

Я же… о, какие ужасные часы — ужасные, но как бы я хотел их вернуть! — провел я, рыдая на груди у Бенделя, когда опомнился после первого опьянения и посмотрел на себя со стороны: как мог я, человек, лишенный тени, в коварном себялюбии толкать на гибель этого ангела, приворожив ее и похитив ее любовь! Я то решал открыться ей во всем;

то клялся страшными клятвами вырвать ее из своего сердца и бежать; то снова разражался слезами и обсуждал с Бенделем, как нам свидеться с ней вечером в саду лесничего.

Бывали дни, когда я пытался обмануть себя самого, возлагая большие надежды на близкое свидание с серым незнакомцем, а потом снова плакал, ибо при всем желании не мог поверить этим надеждам. Я высчитал день ожидаемой страшной встречи, ведь он сказал — через год со днем, и я верил его слову.

Родители Минны были хорошими, почтенными людьми, горячо любившими свою единственную дочь. Наше сближение, о котором они узнали не сразу, поразило их, и они не знали, что делать. Им и во сне не снилось, что графу Петеру может приглянуться их дочь; а теперь, оказывается, он ее любит, и она отвечает ему взаимностью. Мать была достаточно тщеславной, считала наш брак возможным и старалась ему способствовать; разумный, знающий жизнь старик не допускал подобных сумасбродных фантазий. Оба были убеждены в чистоте моих помыслов; им оставалось только молить бога за свое дитя.

Мне под руку попалось письмо Минны, сохранившееся еще от той поры. Да, это ее почерк! Я перепишу его для тебя.

«Я молода и глупа! Я вообразила, что мой любимый не может сделать больно мне, бедной девушке, — ведь я люблю его от всего сердца, от всего своего сердца. Ах, ты такой добрый, такой удивительно добрый, но не пойми меня превратно. Ты не должен ничем жертвовать ради меня, даже мысленно. Господи! Я бы возненавидела себя, если бы ты это сделал! Нет — ты дал мне безмерное счастье, научил любить тебя. Уезжай! Я знаю свою судьбу! Граф Петер принадлежит не мне, он принадлежит миру. Я хочу с гордостью слышать: «это был он», и «это снова был он», и «это совершил он», и «все благоговеют перед ним», и «его боготворят». Понимаешь, когда я об этом подумаю, я сержусь на тебя за то, что ты забываешь о своем великом предназначении из любви к такой простушке, как я. Уезжай, ибо от этой мысли я могу почувствовать себя несчастной, а ты дал мне такое счастье, такое блаженство! Разве я не вплела и в твою жизнь оливковую ветвь и еще не распустившуюся розу, так же как и в тот венок, который мне было даровано преподнести тебе? Ты живешь в моем сердце, любимый мой, не бойся расстаться со мной — благодаря тебе я умру такой счастливой, такой бесконечно счастливой».

Ты можешь себе представить, какой болью отозвались в моем сердце эти слова. Я признался ей, что я не тот, за кого меня принимают; я просто богатый и бесконечно несчастный человек. Надо мной тяготеет проклятие, которое должно остаться единственной моей тайной от нее, ибо я еще не потерял надежды, что оно будет снято. Это-то и отравляет мне жизнь: я боюсь увлечь за собой в бездну и ее — ее, единственный светоч, единственное счастье моей жизни, единственное сокровище моего сердца. Она снова заплакала, теперь уже из жалости ко мне. Ах, какая она была ласковая, какая добрая! Ради того, чтоб я не пролил лишней слезинки, она бы с радостью пожертвовала собой.

Но как она была далека от правильного истолкования моих слов! Она подозревала, что я владетельный князь, подвергшийся изгнанию, высокая особа в опале, ее живая фантазия уже окружала возлюбленного героическим ореолом.

Как-то я сказал ей:

— Минна, последний день следующего месяца может изменить и решить мою судьбу. Если этого не случится, я должен умереть, потому, что не хочу делать тебя несчастной.

Она, плача, спрятала лицо у меня на груди.

— Если судьба твоя изменится, мне достаточно знать, что ты счастлив, больше мне ничего не надо. Если ты будешь несчастлив, не покидай меня, я помогу тебе нести твой крест.