Необычное литературоведение
Шрифт:
Бумага, с ее дешевизной и доступностью, стала одним из важнейших условий, подготовивших книгопечатание. Честь его изобретения, как мы уже говорили, принадлежит гениальному Иоанну Гутенбергу, заслуги которого перед человечеством неизмеримы. Он родился в 1400 году в Майнце, скончался там же в 1468 году. Год рождения условен, год смерти точен: судьба многих знаменитых людей, начинавших свой путь в безвестности. По рождению он принадлежал к патрицианской семье, принимавшей, по-видимому, активное участие в городских распрях. Их исход был для родителей Гутенберга неудачен: семья покинула город. Молодость будущего изобретателя не оставила следов в памяти современников, но в 1434 году, как явствует из одного документа, он находится в Страсбурге и живет в монастыре Аргобасте на реке Иле. Он занимается изготовлением зеркал и вступает для этого в компанию с местными жителями. В компании он занимает первенствующую роль, по дошедшему до нас договору ему полагалась половина доходов. Но впрямь ли ремесленное товарищество изготовляло зеркала? Spiegel — по-немецки зеркало, имело в то время омоним, обозначавший лубочную книгу
Вообще многое свидетельствует в пользу именно такой подготовки к великому изобретению. Дело в том, что лубочные издания, подобно «Зеркалу человеческого спасения», были близкой ступенью к книгопечатанию. Перед этой ступенью были другие ступеньки, пройденные средневековым обществом в до-гутенберговский период, — мы их бегло перечислим.
Как ни диковинно, но едва ли не первым толчком к воплощению идеи послужили игральные карты. В Европу их занесли с Востока крестоносцы, и нарисованные короли, дамы и валеты вскоре завоевали такие обширные пространства, о которых подлинной феодальной знати не приходилось мечтать. А сколько оказалось у них подданных! В карты играли принцы и угольщики, княгини и судомойки, палачи и висельники, солдаты и монахи. В любую игру через плечо заглядывает мошенничество, и карты, исполненные от руки, рождали шулеров сотнями. Игроки с неизмеримо большим доверием относились к гравированным картам, которые находчивые венецианцы быстро предоставили в их распоряжение. Спрос вызывает предложение, и так как игральных колод требовалось не десяток и не сотня, то пагубная страсть стала повсюду — в Италии, Франции, Германии, Испании — плодить мастеров-гравировщиков.
Церковь использовала их искусство в своих интересах. Ксилографический способ (печатание с деревянных досок), пригодный для развязывания дурных страстей, мог возбуждать и благочестивые чувства. Гравер вместо легкомысленной дамы бубен или треф стал вырезывать на доске святую Цецилию или Агнесу. Напечатанные на бумаге гравюры с изображениями святых благословлялись церковью и ввиду своей дешевизны раскупались не только знатными, но и простыми людьми.
Так, с двух концов, пороком и благочестием, создавался прецедент, без которого изобретение Гутенберга могло бы показаться опасным и подозрительным новшеством.
Тексты на гравюрах вписывались от руки. В нескольких словах описывался библейский сюжет: изгнание из рая, убийство Авеля Каином. Серии гравюр представляли уже связное иллюстрированное повествование. Гравюры сшивались по корешку и становились первыми, так сказать, «полупечатными» книгами.
Необходимость удовлетворить спрос на самые употребительные гравюры заставила мастеров вырезать из дерева не только рисунки, но и подписи к ним. До нас дошел резанный на дереве календарь XV века. Затем этот способ применили к более обширным текстам. Латынь была языком средневековой образованности. Профессорам и студентам Болонского, Парижского, Гейдельбергского, Пражского и других университетов понадобились дешевые пособия, а сочинение ученого римлянина IV века Элия Доната «De octo partibus orationis» — о восьми частях речи — было самой ходкой книгой среди университантов. Именно его и выбрали граверы для ксилографического размножения. Текст грамматики резался на дереве, и с этих досок печатались «донаты», приносившие изрядный доход издателям. Европа, когда пришла нужда, самостоятельно повторила китайский способ ксилографии. Почему же эта нужда возникла лишь в XV веке, а не раньше?
За двести-триста лет перед тем грамотность в Европе была достоянием немногих. Очаги ее — монастыри и редкие университеты (их можно пересчитать по пальцам). Оружие рыцаря — меч, а не перо; не всякий вельможа мог подписать свое имя даже под грамотой, утверждавшей его в наследстве. Стремительный рост городов в XIII–XIV веках, рост и упрочение бюргерства, торговля с Востоком на юге и ганзейские операции на севере потребовали огромного количества сметливых людей, хорошо владеющих грамотой и счетом. Бесчисленные тяжбы и споры, сопутствовавшие торговым отношениям, заставляли купцов вести дорогостоящие процессы. Судопроизводство велось на латинском языке. Отсюда потребность в «донатах» — купцам были нужны адвокаты.
Сперва польза, потом красота — как ни печально для поклонников прекрасного, но именно этот закон вел человечество по пути прогресса. Роясь в полуистлевших фолиантах, будущие адвокаты, врачи, епископы — люди практических профессий — натыкались на строки непревзойденной красоты. Они принадлежали языческим поэтам, философам, историкам. В строках выступал чарующий мир свободных и независимых людей, живших по забытым законам. В нем человек жил среди богов, а боги среди людей. И вот в Европе вспыхнула неугасимая тяга к красоте этого давнего мира. С абсолютной точностью было почувствовано главное в нем — человечность. Не отвлеченная идея, а сам человек становился центром мироздания. Церковь утверждала, что все земное существование только подготовка к загробному. Прочь эти поповские разговоры! Именно стремление к земным радостям вознесло эллинов и римлян на недосягаемую высоту! Лихорадочно разыскиваются и публикуются античные тексты. Воскрешаются из забвения Эсхил и Аристофан, Сафо и Катулл; истово штудируются древние философы, заново изучаются античные историки. Свежим ветром повеяло на искусство и литературу. «Весна» Боттичелли символизирует это время. Прекрасные женщины в прозрачных развевающихся одеждах среди весеннего цветения сущего мира возвещают торжество красоты и человечности. Поэзия дарит людям Петрарку с его сонетами Лауре, проза — «Декамерон» Боккаччо, где земная любовь насмешливо отталкивает небесную у порога флорентийской спальни. Тысячелетний уклад не сразу сдвигается с места; он проник в души людей, утверждающих становление нового образа жизни, и мучительное столкновение противоположных сил рождает стихи Франсуа Вийона.
Великое движение, родившееся в тогдашней Италии и вскоре объявшее всю Европу, носит название гуманизма (от humanus — человечный). Гуманистами были Леонардо да Винчи и Микеланджело — знаменитые художники, Эразм Роттердамский и Ульрих фон Гуттен — прославленные борцы с человеческой косностью, Шекспир, Сервантес, Рабле — светочи литературы.
Иоанн Гутенберг со своим изобретением полностью включается в этот великий духовный процесс. Книгопечатание чрезвычайно убыстрило его, способствовав распространению вновь открываемых и вновь возникавших знаний. Мы оставили Гутенберга в разгар его процесса с компаньонами, высказав, по-видимому, верную догадку, что «Spiegel» были не обычными зеркалами, а лубочными книгами, носившими в то время такое же название. Если это так, то переход к замечательному изобретению становится легко объясним. Сама жизнь с ее настоятельными потребностями толкала могучий ум изобретателя в данном направлении.
Гуманизм выпустил на волю людскую любознательность. В XV веке, как никогда раньше, хотелось знать все и обо всем. Ни переписка от руки, ни ксилография не могли удовлетворить потребность в информации, которая росла не по дням, а по часам.
Главный смысл изобретения Гутенберга — подвижные буквы. Только благодаря им книгопечатание стало книгопечатанием. Штемпель диска из Феста — их архидавний прообраз. Но древний мастер не сделал следующего шага: штемпель каждого значка у него единственный и дубликатов не имеет (этот факт устанавливается самым поверхностным анализом надписи). Казалось бы, очень легко было сделать такой шаг: размножить штемпеля, поставить их в должный порядок и намазать краской. Но иной шаг делается за секунду, для другого нужны тысячелетия. Великое изобретение — колесо, а вот древние майя, изобретшие календарь, который по точности превосходит наш, колеса не придумали. В чем тут дело?
Гутенберг такой шаг сделал. Неизвестно, чем он занимался следующие десять лет после процесса, но в 1448 году мы обнаруживаем его снова в родном городе Майнце, где он уже работает с подвижными буквами. Мы написали «неизвестно», но ясно, что именно в эти десять лет он и совершил свое гениальное открытие. Денег у изобретателя мало, и он обращается к состоятельному Иоанну Фусту, с которым в августе 1450 года подписывает договор на оборудование типографии. Фуст дает ему по тем временам большую сумму денег — 800 гульденов. Каждый год Фустом вкладывается еще по 300 гульденов на приобретение бумаги, красок, металлов. Щедрость имеет оборотную сторону — вкладчик получает половину доходов и шесть процентов со вложенного капитала. Кроме того, в случае неуплаты долга вся типография переходит в собственность Фуста. Договор щедрый, но кабальный, и довольно скоро Гутенберг ощущает это в полной и окончательной мере — спустя пять лет его выбрасывают из дела. Но делу уже дан мощный толчок, и оно может развиваться без своего основателя. Подмастерьем Гутенберга был Шеффер — даровитый человек, быстро перенявший навыки учителя. Фуст открывает ему дорогу к успеху — Шеффер становится на место Гутенберга, и сделка упрочивается женитьбой на Христине, дочери предпринимателя.
Гутенбергу по процессу оставляют шрифт, который был его собственностью до вхождения в компанию с Фустом. Первопечатник находит нового компаньона и возобновляет издание книг. В Майнце теперь две типографии — Фуста с зятем и Гутенберга. Семь лет, с 1455 по 1462, они в острой конкуренции продолжают книгопечатание. Соревнование выливается в открытую борьбу при очередных междоусобиях в Майнце. Фортуна наконец поворачивается к Гутенбергу. Он поддерживает сторону, которая вскоре оказывается побеждающей. Фуст и Шеффер, распространившие печатные воззвания противоположной стороны, получают воздаяние за прошлые грехи. Их типографию разносят в пух и в прах, а Гутенберг окружается почетом. Он зачисляется на официальную службу к новому архиепископу и начинает получать скромную, но осязательную пенсию натурой: ежегодно новое платье, двадцать мер зерна и два воза вина. Кроме того, устанавливается постоянное приглашение к столу архиепископа. Средневековая хроника добросовестно и почтительно перечисляет все эти щедроты, которые современный читатель оценить не сумеет. Сам Гутенберг, видимо, не склонен больше испытывать судьбу. Он передает типографию в аренду своим родственникам и арендными деньгами покрывает накопившиеся долги. Теперь, без долгов, без тяжб, без конкурентов, он может в покое закончить свои дни. Год его кончины — 1468-й.