Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви

Гитерс Питер

— Ничего не получится, — возразила Синди.

— Что ж, я все-таки попробую. Я его люблю, хочу быть рядом с ним. Не вижу причины, почему он может отказаться находиться рядом со мной.

К тому же у меня на примете было местечко, которое Нортон с удовольствием посетит, Файер-Айленд находится от Манхэттена в часе езды на машине или электричке. И как вы помните, каждое лето я снимал дом в городке Фейр-Харбор. Это был чудесный маленький гостевой домик, выкрашенный в небесно-голубой цвет; в нем одна уютно обставленная комната, небольшая встроенная в нишу кухонька и спаленка под самой крышей. Имелась и уютная терраска, которую я с большим трудом заставлял себя покинуть, хотя берег находился в пятнадцати метрах. Сам остров был примерно сорок два километра в длину и два квартала в ширину от залива до пляжа. Здесь располагалось множество различных небольших общин, у каждой из которых

имелись свои правила и образ жизни. Правила варьировались от «Нельзя есть у всех на виду» в одной особенно многолюдной общине и «Не разжигать костров на пляже» в общине, придерживающейся соблюдения особых предосторожностей, до «Посадка гидросамолетов толстосумов запрещена, или мы отстрелим вам голову» в общине рабочих. А образ жизни — от «Необузданные, разведенные и гетеросексуальные манхэттенцы, отплясывающие ночь напролет на дискотеке в отчаянной попытке найти себе пару на новогодний вечер» и «Занудной просьбы не давать моему дому забавных прозвищ — я здесь, чтобы отдохнуть, а не вести разговоры с незнакомцами» до «Если вы не гей и хотя бы раза три не брали в видеопрокате „Музыку не остановить“, то даже не утруждайте себя тем, чтобы сходить на берег». Я принадлежал к общине «Занудная просьба и т. д. и т. п.», и меня вполне это устраивало. Более того, я считал это почти раем. Тут был один ресторан, в котором я обедал один раз за лето, маленький продуктовый магазин, где я бывал, пожалуй, слишком часто, и дешевый магазинчик, управляемый женщиной, когда-то танцевавшей в легендарном синхронном балете «Рокеттс» (Она вскидывала ножку еще в то время, когда вышел первый фильм с Брандо «Мужчины».) Меня окружало множество милых семейств с чудесными ребятишками. Но самое замечательное, что на Файер-Айленде были запрещены автомобили. Если вам не хочется ходить пешком, можно воспользоваться велосипедом. Если вам не хочется ни того, ни другого, можете сидеть под солнцем и слушать плеск волн. Казалось, что время просто забыло про это место с его тротуарами, водным такси и каждый-знает-каждого. Но самое главное, здесь безопасно. Файер-Айленд заставляет вас поверить, что ничего плохого тут не случится, во всяком случае, ничего хуже разбитых коленок, если вы ребенок, или, если вы взрослый, перебравший с выпивкой на вечеринке, оказаться в постели с толстушкой по имени Наоми. Вот почему я посчитал это идеальным местом для первой экскурсии Нортона.

Когда Синди поняла, что я настроен серьезно и не оставлю своего кота в одиночестве на уик-энд, то решила попробовать это с Марло. Она не хотела, чтобы он вырос с ощущением заброшенного приемного ребенка.

Для нашей первой семейной поездки мы заказали фургон «У Томми». Он подбирает вас и множество других молодых и энергичных «борцов за место под солнцем», жаждущих — и кричащих об этом во все горло — покинуть город на Манхэттене, и высаживает у парома Файер-Айленда. Мы купили обычный пластиковый контейнер для перевозки животных с металлическими прутьями наверху. Поскольку коты были маленькими, мы решили, что им обоим будет в нем просторно.

Мы встретили фургон на пересечении Пятьдесят третьей и Пятой авеню, погрузили свои сумки и забрались внутрь сами, попытавшись устроиться с комфортом. Контейнер с котами я поставил себе на колени.

Через пятнадцать минут я решил, что неудобно лежать, свернувшись внутри портативной тюрьмы для животных, поэтому слегка приоткрыл контейнер и сунул в него руку, желая ободряюще погладить обоих парней. Марло не отреагировал. Он зарылся носом в угол и изо всех сил старался притвориться, будто уже три недели находится в коме. Однако Нортон быстро потянулся к моим пальцам и принялся их подталкивать снизу вверх. Я погладил его, но стоило Синди отвернуться, чтобы с ужасом посмотреть на пару висящих золотых сережек с написанными на них телефонными номерами — три номера на левом и четыре на правом ухе; полагаю, у владелицы этих серег на теле есть место, о котором мне не хотелось бы знать, где она вытатуировала телефонный код района, — как я вытащил Нортона из контейнера.

Кот благодарно посмотрел на меня и мяукнул. На звук повернулась Синди. Увидев у меня на коленях котенка, она закатила глаза.

— Понимаю… — Я притворился, что поддерживаю ее жестокий подход к путешествию питомцев. — Но он выглядел таким несчастным…

— Он не был несчастен, — возразила она. — Он кот. Это ты был несчастен, потому что не мог держать его на руках.

Я взглянул на Нортона, который свернулся калачиком на моих коленях, и кивнул Синди, соглашаясь, что она права в своей оценке.

— Хотя бы передвинь руку, — посоветовала она. — Вряд ли тебе удобно так сидеть.

— Я в порядке.

— Тебе удобно?

— Не очень… Но…

— Что «но»?

— Но похоже, Нортону очень удобно.

— Полагаю, что я совершила ошибку.

Остальная часть поездки прошла, как и было запланировано. Марло забился в контейнер, всеми силами изображая Хелен Келлер, ^[12]а Нортон постепенно взобрался мне на плечо, откуда обозревал проносившиеся мимо окрестности вдоль шоссе.

Больше всего в его позиции на моем плече мне нравилось, что Нортону даже в голову не приходило, что он не может отпихнуть меня или занять столько места, сколько хочется. Он был там, где ему хотелось быть, там, частью чего он являлся. И я с ним соглашался. Это справедливо. Котик был крохой, его таскали повсюду вопреки его желанию, он не имел ни малейшего понятия, куда он едет и зачем. И если ему хотелось куда-то сесть и иметь хотя бы хороший обзор, разве я имел право возражать? Я чувствовал — и, по-моему, это один из тех виртуозных трюков, который умудряются проделывать кошки, — что мне оказывается великая честь тем, что он выбрал меня в качестве своей удобной мебели.

На самом деле я не только не жаловался, я зачарованно наблюдал за Нортоном во время его первой поездки в фургоне. Почти час он провел за тем, что смотрел в окно, протиснувшись вперед, вытянув шею и уперев нос в стекло. Что-то снаружи заворожило его, но я не мог определить, что именно. Иногда он переводил на меня взгляд, в котором читалось множество вопросов. Он смотрел на меня до тех пор, пока я не начинал чувствовать себя невежественным и не принимался шепотом его спрашивать: «Ну что? Что ты хочешь узнать? Скажи мне!» Когда становилось ясно, что я не в силах помочь Нортону, он снова отворачивался к окну и продолжал свое наблюдение. Но для Нортона это не было праздным способом убить время. Он не просто таращился. Его взгляд был настороженным и постоянно перемещался, он крутил головой, точно отслеживал быстрый обмен ударами от одной задней линии до другой в захватывающем теннисном матче.

Ему было настолько интересно, что я с трудом сдерживал любопытство. Я вел себя как гордый папаша, чей сын вот-вот выиграет конкурс на лучшее знание орфографии среди учеников шестых классов. Я настойчиво пихал Синди локтем, молча кивая на Нортона, словно говоря: «Посмотри же на него. Разве он не умен?»

Люди в фургоне замолчали, заметив устроившегося у меня на плече котенка с висячими ушками, который любовался окрестностями Лонг-Айленда.

Парочка пассажиров даже потянулась погладить его. Нортон воспринял внимание к собственной персоне равнодушно. Он не сжался и не поспешил вернуться в контейнер. Не потерся нежно носом о незнакомые пальцы и не выказал никакой иной реакции, которая выглядела бы как поощрение. Котик просто продолжал сидеть и стоически принимал воркование, ласку и похвалы в свой адрес. Наконец он повернулся ко мне, и мы встретились взглядами, поскольку наши глаза были на одном уровне. Выражение на его мордочке было таким, словно он хотел сказать: «Все в порядке. Это просто цена, которую мне приходится платить за то, что я тот, кто я есть».

Я понимающе кивнул, а когда Нортона перестали гладить, он еще теснее прижался ко мне, отвернулся от незнакомцев и, зарывшись носом в мою шею, закрыл глаза и уснул.

Марло, который хотя и не был в восторге от поездки в фургоне, по крайней мере перенес ее спокойно, а двадцатиминутную переправу на пароме от Бэй-Шор до Фейр-Харбора воспринял плохо. Он неподвижно лежал в переносном контейнере, а когда Синди подошла, желая приласкать его, шарахнулся от нее. Не будь он действительно добродушным, мог бы и зашипеть. Но пока обстоятельства не достигли драматического накала.

Правда, Нортон, как всегда, усугубил сложившуюся ситуацию, поскольку воспринял открытое море (ну, или открытый залив), словно был в некотором родстве с моряком Папаем.

Как и в фургоне, он протиснул нос сквозь прутья наверху контейнера, намекая, что его надо выпустить. Я вытащил его наружу и усадил к себе на колени.

Поэкспериментировав несколько минут, мы нашли с ним позицию, которая понравилась нам обоим больше всего: моя левая нога скрещена на правом колене под углом в девяносто градусов, а голова Нортона, растянувшегося на правом бедре, лежит на левой ступне. (Он по-прежнему предпочитает путешествовать именно так, хотя, став старше и крупнее, свою голову он уже устраивает на моем левом колене. А для меня, по мере того как я становился старше, а мои суставы все более скрипучими, данная поза становилась все менее удобной. Разумеется, я хорошо воспитан и предпочту скрипеть суставами, нежели вызвать недовольство своего попутчика.)