Непереведенный сонет Шекспира
Шрифт:
А ведь автор ради того, чтобы доконать своих поэтических противников, не пощадил даже свою нежно любимую "смуглую леди"; кажется, она его так и не простила, судя по остальным сонетам. Еще бы! Его удары, которые он так щедро раздает всем этим сладкоречивым поэтам, настолько темпераментны и мощны, что даже эхо подобной оплеухи может свалить с ног нежное
Вот только переводчиков, по-видимому, не задевает его гнев. К последнему шекспировскому юбилею в "Вечерней Москве" появилось очередное переложение все того же 130-го сонета, сделанное Н. Пановым. Нет, никто не может быть против все новых попыток взять эту поэтическую вершину. Больше того, после совершенной в своем роде работы Маршака смелость переводчика, вновь работающего над сонетами, вызывает уважение. Но и эта попытка представляется несостоятельной. И не потому, что переводчик опять исторически неправильно истолковал смысл "черной проволоки" или не передал все те литературные и житейские ассоциации, которые возникали у п_е_р_в_ы_х читателей Шекспира при одном только упоминании "дамасской розы". Действительно, все это можно передать разве что в примечаниях к сонету, а в самом тексте едва ли нужно. Но вот небеззлобная ирония, яростная насмешка необходимы! А вместо того опять "открытой груди смугловатый цвет" (вполне модно по нынешним временам!), "дыханье не духи" и "чернь волос", которые, "как проволочки, кольцами свиты", и т. п. Что делать, выигрывая в изяществе, проигрываешь в силе. Основной закон поэтической механики!
Видимо, этот же закон сказался и в самых последних из опубликованных переводов того же 130-го сонета.
В журнале "Простор" (1969, Э 12) мы вновь прочли про то, что "темнее снега кожи смуглый цвет" и что "в мире много ароматов есть ее дыханья слаще и сильней". Последняя строка звучит, пожалуй, несколько невнятно - притом, как нам кажется, скорее всего оттого, что переводчик, ныне покойный Александр Финкель, видный филолог, профессор Харьковского университета, вообще-то стремился именно к т_о_ч_н_о_с_т_и (это угадывается и в других его переводах), но, как и все предшественники, он тоже не решился перевести чересчур недвусмысленный глагол "reek". Как, впрочем, и последний из переводчиков - пока что последний!
– Роберт Винонен, чьи работы представил читателю журнал "Сельская молодежь" (1971, Э 2).
Любопытно отметить, что переводчик Роберт Винонен в прозаических заметках, которые он предпослал своей работе, настроен очень радикально. Он вполне справедливо отмечает "сегодняшнюю недостаточность переводческих попыток прошлого столетия", он осознает, что "Шекспир эстетически опасен", он решительно заявляет: "где у Шекспира угол, С. Маршак дает овал". И что касается 130-го сонета, он с подлинно словарной смелостью переводит на русский язык самые резкие запахи оригинала. Но все это, повторяем, лишь в прозаическом предисловии к переводам. А в стихах?
Скажем прямо: в переводах 66, 73, 109-го сонетов Р. Винонен достиг, мы бы сказали, вполне с_о_в_р_е_м_е_н_н_ы_х результатов - если принять предложенный им самим взгляд на переводчиков как на "безыменных посланцев современности, которых не смущает ни величие оригинала, ни блеск уже имеющихся переводов". Но вот 130-й...
Увы, и на этот раз вполне лестный комплимент про то, что "рубин красней, чем у любимой губы", "грудь у ней, конечно же, смуглей, чем снег", и "непослушен волос", и "парфюмам, ежели всерьез, навряд ли пот в сравнение годится" и т. п.
Итак, многократно переводившийся, но все еще не переведенный сонет Шекспира... Придите, дерзкие! И пожалуйста, не о_б_е_р_е_г_а_й_т_е нас, читателей, от автора: как будто мы не доросли до его прямой, резкой, недвусмысленной откровенности, как будто он не наш современник, этот Вильям Шекспир!