Неправое дело
Шрифт:
В конечном счете Бланше мог торжествовать. Он вволю посмеялся и поиздевался над Кельвелером. Теперь он встал и с самодовольным видом вышел из-за стола.
– Минутку, – остановил его Кельвелер. – Я не закончил.
– Зато я закончил. Я назвал тебе имя Жана потому, что Гаэля столкнули, а не потому, что ты мне нравишься. Я ничего не знаю об этих убийствах, и если ты не уйдешь, я вызову полицию.
– Минутку, – повторил Луи. – Не станешь же ты звать полицию, если я задам тебе еще один вопрос. Просто хочу узнать, откуда ты родом. Вполне невинный вопрос. Дашь на дашь. Я, например, из Шера. А ты, Бланше? Из Па-де-Кале?
– Из Па-де-Кале, да! – закричал Бланше. – Долго еще будешь мне голову морочить?
– А может, скорее, из Вьерзона? Кажется, я тебя там где-то видел. Во Вьерзоне, в общем.
Вот оно, подумал Марк. Что именно, он не знал, но это было оно. Бланше замер на полпути к двери.
– Ну же, Бланше, вспомни… Вьерзон…
Кельвелер был мертвенно-бледен, однако улыбался. Бланше опять сел в кресло.
– Без глупостей, Бланше. Со мной двое людей, которых я привел не ради компании, их не стоит недооценивать. У того, что справа, быстрый ум и сильные руки, он без булыжника раскроит тебе череп. А тот, что слева, виртуозно владеет ножом, у него папа индеец. Усек?
Луи встал, обошел стол и открыл ящик, в который упирался живот Бланше, быстро порылся в бумагах, вынул пистолет и разрядил его. Потом поднял голову и посмотрел на Матиаса и Марка, которые теперь стояли справа и слева от двери, преграждая путь к отступлению. Матиас был великолепен, Марк выглядел почти угрожающе.
Луи улыбнулся, кивнул и вернулся к Бланше:
– Ты из Вьерзона, мне на тебя поссать, чтобы ты заговорил? Ага… Это слово расшевелило тебе мозги, у тебя веко дрожит, ты вспоминаешь. Такая доблесть не забывается.
Луи встал позади Бланше и взялся за спинку его кресла. Бланше не шевелился, один его глаз подергивался, челюсти были стиснуты.
– Тебя называли Рене-Ссыкун. Не доставай свои документы, мне на них плевать. Твое имя Рене Жийо, особых примет нет, глаза карие, нос мясистый, лицо кретина, но глаз художника приметил щель между передними зубами, ямочку на правой щеке, там, где не растет борода, заостренные мочки, все эти мелочи, которых полно у каждого, достаточно только вспомнить. Рене по прозвищу Ссыкун. Гнусный шеф полицаев Шампона, рядом с Вьерзоном. Там, в лесу, ты держал свой штаб пятьдесят три года назад, тебе было семнадцать, ты отъявленный подонок, и был таким с малолетства. Оттуда на своем велосипеде ты ездил в комендатуру, чтобы регулярно изрыгать свои доносы. Именно там в сорок втором году тебя замечает немецкий часовой, безымянный фриц, гансик. Часовых надо опасаться, Рене, они весь день подыхают от скуки, а потому смотрят в оба и слушают. Опасаться особенно тех, что так и норовят сбежать, а когда на голове каска, это не так просто, поверь. Знаю, я тебя достал со своей историей, это было так давно, я сам еще не родился и не застал то время, все уже быльем поросло. Но это для твоей же пользы. Потому что я знаю, старые воспоминания не дают тебе спать, ты до сих пор не поймешь, каким образом некоторым из тех, на кого ты доносил, удавалось вовремя скрыться. Ты подозревал двух своих товарищей, и сейчас я отягощу твою совесть, ты сдал их зазря.
Луи взял его за голову и повернул к себе:
– А немецкий солдат, Рене? Ты никогда не думал об этом? Раз в неделю, конфискуя птицу на рынке, он пользовался случаем, чтобы передать сведения, подслушанные в комендатуре. Он не говорил по-французски, но заучил слова: «Завтра на рассвете. Нужно уходить раньше». Теперь понимаешь? А-а… теперь ты вспоминаешь его лицо, того солдата, мимо которого ты проходил несколько месяцев подряд… Все как в тумане? Так посмотри на меня, Рене, сразу вспомнишь, говорят, я вылитый он. Ну вот, ты вспомнил, а поднатужишься – и имя его вспомнишь: Ульрих Кельвелер. Он будет рад узнать, что я тебя отыскал, да-да, будь уверен.
Луи оттолкнул кресло и выпустил подбородок Бланше, который сжимал рукой. Марк не сводил с него глаз, дрожа от напряжения, – что делать, если Луи бросится душить старика? Но Луи обошел стол и присел на него.
– Помнишь обыски, когда солдат Ульрих исчез? Каждый дом тогда перерыли. А знаешь, где он был? Ты будешь смеяться. В ящике для белья под кроватью учительской дочки. Гениально, ты не находишь? И потом, подобная близость связывает людей. Днем ящик и страх, ночью постель и любовь. Так я и появился на свет. Потом Ульрих с девушкой укрылись в отряде Сопротивления. Но я не буду надоедать тебе семейными историями, подхожу к тому, что тебе действительно интересно. К ночи двадцать третьего марта 1944 года в твоем лесном домике, где ты только что с помощью своих семнадцати полицаев запер двенадцать членов Сопротивления и семерых евреев, которых они укрывали. Не важно, сколько их, тебе плевать, ты доволен собой. Ты их связываешь, мочишься на них, твои приятели следуют твоему примеру, и ты отдаешь им женщин. Моя мать, которая, как ты догадался, была среди них, досталась толстому блондину по имени Пьеро. Вы несколько часов пытаете пленников, тебе чертовски весело, вы так напиваетесь, что двум женщинам удается бежать – да, скотина, иначе я бы сейчас с тобой не разговаривал. Ты поздно это заметил и решил перейти к решительным действиям. Ты загоняешь остальных в сарай, связываешь
Луи хлопнул по столу. В эту минуту он показался Марку смертельно бледным, грозным варваром. Бланше почти перестал дышать.
– Для девушки все кончается хорошо, она убегает, находит солдата Ульриха, и они любят друг друга всю жизнь, надеюсь, ты рад за них? Другую женщину, постарше, догоняют полицаи и убивают в лесу, все очень просто. Доказательства? Ты этого хочешь? Ты надеешься, что историю можно стереть одним махом, сменив имя? Спроси Вандузлера, стирается ли история, жалкий выродок. Мне было двадцать, когда мать мне все рассказала и показала рисунки. Красивые портреты, тонко прорисованные, она всегда хорошо рисовала, ты не мог этого угадать. Я узнал бы тебя из тысячи, бедный мой Рене. Благодаря ее рисункам и описаниям мне удалось за время моих странствий найти лишь семерых твоих дружков, но ни один из них не знал нового имени их шефа-Ссыкуна. А теперь, видишь, я нашел тебя здесь, не кипятись, это не случайно. Уже двадцать пять лет я гоняюсь по всей стране за убийцами и грабителями, а при такой работе без поисков не обойтись, так что никаких случайностей, рано или поздно я бы тебя все равно нашел. Ты назовешь мне фамилии, адреса и род занятий девяти остальных, которых мне не хватает, если они еще живы. Не отрицай, у тебя где-то припрятаны записи, не разочаровывай меня, а главное, не зли. У меня и без тебя забот хватает. Что? Боишься? Думаешь, я укокошу их по одному, твоих полицаев? Я даже на них не поссу. Но если понадобится, я их обезврежу, вырву у них жало и нейтрализую, как поступлю и с тобой. Я жду список. И потом, Рене, раз уж я здесь, не думай, что я озабочен одним лишь прошлым, надо решать и насущные проблемы. Со времен юности, когда ты ссал на свои жертвы, ты времени не терял. Сегодня ты рвешься в мэры, а из кресла мэра метишь и дальше. Тебе в этом кто-то помогает, поэтому мне нужен всего лишь список твоих теперешних головорезов. Полный список, ты меня хорошо понял? Подростков, взрослых и старых козлов, любого возраста, пола и профессии. Когда я занимаюсь обезвреживанием, то делаю это тщательно и вырываю сорняк с корнем. Да, и отдай мне свою черную кассу, она мне пригодится. Не хочешь? До тебя дошло, что Ульрих Кельвелер все еще жив и что на суде он тебя опознает? Итак, ты прекращаешь свою деятельность, отдаешь мне списки, бумаги, раскрываешь свою сеть и прочее дерьмо, или я сдам тебя за преступления против человечности. То же самое будет, если хоть одна гнида из твоих дружков что-либо предпримет. То же самое, если потревожишь моего старика. И то же, если попытаешься бежать, это совершенно бесполезно.
Луи замолчал. Бланше опустил голову и сидел, уставившись на свои колени. Луи повернулся к Марку и Матиасу.
– Нам здесь больше нечего делать, пошли, – сказал он. – Бланше, не забудь о моей просьбе. Ты все прекращаешь, распускаешь банду своих помощников, отдаешь списки и кассу. Прибавь досье, которое ты собрал на Шевалье. Через два дня я зайду и все заберу.
Выйдя на улицу, приятели молча зашагали к площади. Луи то и дело откидывал с мокрого лба черные пряди волос. Никому не пришло в голову вернуться в гостиницу, они пошли дальше, к порту, и там уселись на деревянные ящики. Шум западного ветра, волны и снасти заменяли им беседу. Друзья выжидали, когда волосы Людвига высохнут. Часы на церковной башне пробили половину третьего, им ответил бой часов на здании мэрии. Похоже, этот перезвон осушил пот на лбу у Людвига и помог сбросить с плеч навалившуюся усталость.
– Марк, тебя что-то гложет, – неожиданно проговорил он. – Рассказывай.
– Не сейчас. Бывают в жизни минуты, когда не стоит болтать попусту.
– Как хочешь. Но вообще-то у тебя уже час как палец застрял в бутылке, и ты не можешь его вытащить. Глупо, но придется помочь.
Матиас и Луи осторожно разбили камнем пивную бутылку, свисавшую с руки Марка. Луи бросил осколки в море, чтобы кто-нибудь не поранился.
XXVII
Жан всегда казался таким вялым и бледным, что жандармы не очень-то спешили, когда пришли за ним в среду утром, а он выскочил в окно и обогнал их на двести метров. Он инстинктивно бросился к привычному убежищу и заперся в церкви.
В девять утра церковь окружили шестеро жандармов. Ранние посетители «Кафе де ла Аль» взволнованно высыпали на улицу и ждали начала штурма. Способы штурма обсуждали Геррек и кюре, который не позволял разбить витраж XVI века, высадить резную деревянную дверь XIV века и вообще прикасаться к чему бы то ни было в доме Божием, вот и весь сказ. Да, у него нет ключей, у Жана была единственная связка на всю общину. Врал кюре очень уверенно. Не рассчитывайте, что он станет помогать запугивать этого и без того несчастного человека, который отдал себя под защиту Господа. Снова пошел дождь, все порядочно вымокли. Геррек невозмутимо стоял и, морща худое лицо, прикидывал, как бы выбраться из этого общественно-религиозного тупика, в котором он очутился. Из церкви доносились судорожные всхлипывания Жана.