Непридуманные истории (сборник)
Шрифт:
– Я, Садик, в поэзии не разбираюсь, но, по-моему, просто и с душой написано.
– Вот именно, Лешка, просто, а где просто, там ангелов со сто. Я уже целую тетрадь насочинял, – он достал пухлую общую тетрадь и подал мне, – на, возьми на память, будет время, почитаешь.
– А что же тебе останется, здесь ведь, наверное, все твои стихи?
– Мои стихи здесь, – ткнул он пальцем себе в левый бок, – ты бери, не смущайся, я еще себе насочиняю. Ну, я пойду, Лешка, прощай, друг. Бог даст, свидимся.
Он перекинул за плечи рюкзак, взял в руки свой посох и зашагал по дороге, напевая стихиры Пасхи.
Я долго смотрел ему вслед. Когда он скрылся за поворотом, снова присел на лавочку. Раскрыв тетрадь со стихами Садика, прочел концовку одного стихотворения:
Уходит вдаль дорога, А даль уходит в небо Прозрачной синевою. А небо не уходит, Оно всегда со мною.Март – ноябрь 2003
Очень важный поступок
Посвящается ученикам шестых классов школы № 10 г. Ногинска Московской области
Как-то раз после службы меня позвал настоятель. Я быстро собрал ноты в папки и, спустившись в храм, прошел в алтарь. Отец настоятель, благословив меня, сказал:
– Сегодня, Алексей Павлович, тебе надлежит потрудиться на ниве просвещения.
– Как это? – не понял я.
– Да очень просто, пойдешь в четвертую школу и проведешь там беседу с учениками шестых классов. Меня просила директор, но сегодня мне что-то нездоровится.
– Как же я буду с ними беседовать? – совсем растерявшись, ответил я. – Это для вас, отец Евгений, просто. А для меня проще самую сложную четырехголосную партитуру переложить на трехголосную, чем провести беседу со школьниками. Они ведь ждут вас, я даже не священник. Может быть, мне с ними урок пения провести?
– Пение у них есть кому преподавать, а вот дать понятие о вере некому. Семинарию духовную ты закончил, так что, думаю, прекрасно справишься. Расскажи им что-нибудь из Священной истории.
– А что, например? – поинтересовался я.
Настоятель на минуту задумался, а потом, широко улыбнувшись, сказал:
– Расскажи им, как Давид поразил Голиафа из пращи.
Сказав это, настоятель, уже не сдерживаясь, стал прямо-таки сотрясаться от смеха. Меня всегда удивлял его смех. Смеялся он как-то молча, но при этом весь трясся, будто в нем начинала работать невидимая пружина. Теперь же, глядя на смеющегося настоятеля, я с недоумением размышлял: что же может быть смешного в убийстве, хотя бы и Голиафа. Наконец пружина внутри настоятеля стала ослабевать, и вскоре тряска совсем прекратилась. Он достал из кармана скомканный носовой платочек и стал вытирать им выступившие на глазах слезы. Видя мое недоумение, он пояснил:
– Да просто я вспомнил, как сам в первый раз попал в школу на беседу с учениками. Прихожу в класс, они смотрят на меня, оробели. Наверное, никогда настоящего священника так близко не видели. Я и сам растерялся. С чего, думаю, начинать? Ну не мастер я рассказывать, и все тут. Стал им что-то о вере говорить, уж не помню что, но только вижу – заскучали мои ученики. Даже завуч, сидевшая в классе, тоже стала позевывать, а потом, сославшись на какое-то срочное дело, ушла. Ученики же всем своим видом показывают, как им неинтересно меня слушать: кто уронил голову и дремлет, кто переговаривается. Кто-то жвачку жует, со скучающим видом глядя в окно. Некоторые даже бумажными шариками стали исподтишка пуляться друг в друга. Тогда я решил сменить тему и рассказать, как Давид Голиафа из пращи убил. Когда я стал рассказывать, один ученик спрашивает: «А что такое праща?» Я попытался описать это орудие на словах, но потом вдруг решил показать образно. Говорю одному ученику: «Ну-ка, сними свой ремень». Тут класс оживился. Некоторые стали посмеиваться. «Сейчас, Сема, тебе батюшка ремнем всыплет, чтобы двоек не получал». Всем стало весело. Я взял кусок мела покрупней, вложил его в ремень и стал им размахивать, показывая, как Давид стрелял из пращи. К несчастью, мел вылетел из моей пращи и прямо в оконное стекло, которое сразу вдребезги. Класс буквально взорвался от смеха. Завуч, привлеченная таким шумом, сразу прибежала. Вбегает она в класс – и что же видит: я стою перед разбитым стеклом, вид бледный, растерянный, а в моих руках брючный ремень. Подходит она ко мне сбоку и шепчет на ухо: «Ремнем, батюшка, непедагогично. Мы сами разберемся и накажем как следует». Я ей шепчу в ответ: «Марья Васильевна, наказывать надо меня. Это я показывал, как Давид убил Голиафа, да немного неудачно получилось».
Вижу, после моего пояснения, завуч сама еле сдерживается от смеха. Но учителя не нам, священникам, чета, эмоции умеют скрывать. Повернула она к ученикам свое исполненное суровой решимости лицо и строго говорит: «Все, смеяться прекращаем. Давайте поблагодарим батюшку за интересную и полезную беседу». Поворачивается ко мне, при этом выражение лица меняется на прямо противоположное: «Спасибо вам, отец Евгений, приходите еще, когда сможете».
В этот же день я прислал в школу Николая Ивановича Лугова и он вставил стекло. А через две недели, совсем неожиданно для меня, весь класс пришел в церковь. Они говорят: «Пойдемте, батюшка, мы вам покажем, как научились Голиафа из пращи поражать». Действительно, привели меня на школьный стадион. Там у них из фанеры огромный Голиаф вырезан. Лицо Голиафа, разрисованное красками, имело очень свирепый вид, что в него так и хотелось бросить камень. Ребята рассказали, что вначале у них плохо получалось метание камней, но потом они так наловчились, что теперь даже соревнования между собой устраивают. Дали мне самодельную пращу: «Попробуйте, батюшка, у вас должно неплохо получиться». Я раскрутил пращу, но у меня камень полетел в обратном направлении. Ребята довольные, смеются. Сами стали камни метать, хвалиться передо мной. После, как наигрались, я им говорю: «Пойдемте ко мне в храм чай с баранками и конфетами пить». Так мы и подружились.
– Меня, отец Евгений, вы к ним сейчас посылаете?
– Нет, те ребята уже школу закончили. Это давно было, лет семь-восемь назад. Так что давай, Алексей Павлович, теперь твоя очередь в школе окна бить.
И отца Евгения вновь стала сотрясать невидимая пружина.
Послушание превыше поста и молитвы. Делать нечего, хочешь не хочешь, а идти надо. Я для солидности пришел в школу в подряснике. Но вид у меня и в подряснике не солидный. Борода не растет. Так, какие-то клочки непонятные, торчат во все стороны. Жена мне говорит: «Чего ты народ смешишь? Ты не священник и не монах, ты простой регент, и борода тебе ни к чему», и настояла, чтобы я брился. Хотя мне уже двадцать восемь лет, но без бороды и при моей худобе на вид мне больше двадцати не давали. Когда пришел в класс, то, как и ожидал, авторитета моя личность в глазах школьников не вызвала. Посматривают на меня хоть и с интересом, но скептически. Я им говорю:
– Здравствуйте, ребята. Сегодня мы с вами проведем занятие по библейской истории. Тема занятий: Давид и Голиаф.
– Что-то вы на попа не похожи, – прищурившись, говорит мне мальчишка с первой парты.
– Я не священник, но я служу в церкви регентом.
– Кем-кем? – с удивлением переспрашивает парнишка.
– Регентом, – повторил я не без гордости, так как очень ценил свою должность, – я руковожу церковным хором.
– Так выходит, мы с вами петь будем? – не унимается этот вредный паренек.
– Нет, – с досадой отвечаю я, – я буду вам рассказывать про царя Давида.
– Знаем мы про Давида, – машет небрежно рукой этот парнишка, – он крутого одного завалил. Мне родители купили Библию для детей, там все написано.
– Да, – подхватил другой паренек, – клевое дело было. Прямо меж глаз ему засадил камнем, а потом голову мечом отсек, это что-то типа контрольного выстрела.
– Я тоже читал, – сказал толстый паренек с последней парты, – там вообще мокрухи много было, потом Христос пришел и сказал: «Хватит убивать, надо любить друг друга. Это Он правильно сказал, а то люди совсем оборзели, так друг друга и мочат.