Неприкасаемые
Шрифт:
— Что это за фильм?
— Тихо!
Женщина разделась, показалась ее голая грудь. Ролан сжал руку Марилены. Мужчина, все еще ругаясь, сдернул галстук, снял пиджак. Толкнул женщину на кровать, склонился над ней. Последовали невыносимые картинки крупным планом: лица, искаженные в экстазе, бешеные глаза, впивающиеся друг в друга губы. Музыка смолкла. Слышались только стоны обнявшейся пары. Ролан все сильнее сжимал пальцы Марилены. У нее уже пропало желание вырваться. Возмущаясь и соглашаясь, она закрыла глаза. Его руки ласкали ее в ритме вздохов, усиленных динамиками. Она потеряла ощущение времени, места. Превратилась в алчную покорность. Не сопротивлялась,
— Ну!.. Поехали ко мне.
Самолет прилетает через три часа… через два часа… Если она хочет встретить Филиппа в Орли, надо отправляться сейчас… немедленно… Она уже даже опаздывает… Филипп начнет ее искать, удивится… Нет. Она не может. Где она найдет силы, чтобы подойти к нему, улыбаться ему, поцеловать его, ведь она больше ему не принадлежит. Лучше подождать здесь, дома… Она расскажет ему все, не пытаясь оправдываться. Она твердо решила это еще вчера, в тот момент, когда Ролан, остановившись в конце бульвара, наклонился к ней, погладил ей щеку и прошептал:
— Не забудь позвонить мне, дорогая. Мы все уладим, как только появится возможность. И держись!.. Пусть он ни о чем не догадывается!
Он открыл дверцу, задержал ее руку.
— Не делай глупостей, Марилу!
Но она уже знала, что видит Ролана в последний раз. Обернулась. Боже… как трудно даются простые вещи… помахать рукой, сказать «до свидания», выдавить улыбку, когда в глазах темно и еле стоишь на ногах… Он не отъезжал. Послал воздушный поцелуй. Роман заканчивался здесь, среди прохожих, рядом со студентом, раздававшим какие-то розовые листочки выходившим из метро людям. Наконец его большая машина исчезла. Марилена не спеша направилась к себе в тюрьму. Перед ней ветер гнал листовки, на которых она машинально читала крупные заголовки: «Требуем освобождения…», «Все в Общество взаимопомощи…». Ролан! С ним все кончено. Теперь начнется медленное угасание с человеком, не способным простить. Сопротивляться она не станет. Только так можно уберечь искру надежды. Она грезила о болезни, о лечебнице, об одиночестве, о тишине… Филиппу нужны деньги? Пусть забирает. Но ей больше никогда не придется метаться между Филиппом и Роланом, между Роланом и Филиппом. Она выбросит из жизни обоих. Она не создана для таких сильных сердечных и плотских потрясений. Плоть! Она вспомнила, каким тоном произносил это слово старый священник в пансионе, с каким омерзением, а возможно, и сожалением в голосе. Знал бы он, какое помрачение…
Единственный выход избавиться от наваждения — во всем признаться. Бессонную ночь она провела в размышлениях, пытаясь найти какое-то еще решение. Проще всего прямо сказать Филиппу: «Я полюбила другого. Давай расстанемся. Я выплачу тебе отступные». Любая женщина поступила бы так без колебаний. Ведь любовь прежде всего! Все теперь считают, что она стоит на первом месте. Ну и что? Что ее удерживает? Непонятно. Но она не способна предложить такую сделку. И потом, ей так долго внушали, что нельзя лгать, что надо честно признаваться в своих ошибках. И к тому же… по натуре она была прямодушной. Ничего не поделаешь. Филипп поймет все с первого взгляда.
Она мучила себя бессмысленными вопросами: «Мне стыдно?» Нет, это не то. «Мне страшно?» Опять не то. Выпила виски, пытаясь остановить ужасный калейдоскоп картинок, мыслей, колебаний, угрызений совести, сомнений, мельтешивших у нее в голове. Внезапно ее осенила потрясающая мысль. Уж не хочет ли она рассказать мужу все просто из хвастовства? Чтобы доказать ему, что она именно та женщина, которая вызывает у мужчин страсть?
Она вспомнила о медали, которую ей подарил Ролан. Она лежит в сумочке, вместе с ключами, пудреницей… А ведь Филипп там роется, когда ему нужны деньги. Надо немедленно избавиться от нее и от писем Ролана к Симоне… Она разорвала письма, подержала немного медаль в руке, не решаясь бросить ее в мусорное ведро, как ничтожный кусок обычного металла. Ладно, она отошлет ее Ролану почтой. Он поймет. Остался еще один час… Она мысленно строила фразы: «Филипп, я должна с тобой серьезно поговорить…»; «Филипп, ты совершил ошибку, оставив меня одну…»; «Филипп, случилось что-то ужасное…». Но ведь Филипп не знает о существовании Ролана. Ей придется рассказать ему все, начиная с посещения мэрии и кончая безуспешными попытками уговорить Ролана развестись. Но у нее никогда не хватит сил дойти до конца своей истории. А если отложить разговор на потом? Если остаться в постели? Ведь она больна. Недаром же врач выписал рецепт. Она выиграет несколько дней, подождет подходящего момента… Она садилась то в одно кресло, то в другое, привычно бросая взгляд на кровать, где дремал дядя. Марию она отпустила на весь день. Их ссору никто не услышит.
По мере того как шло время, ее возбуждение все возрастало. Она ходила от своей комнаты к прихожей и, стоя за дверью, прислушивалась к передвижению лифта. Еще рано, но если дорога свободна, то такси может приехать сюда с минуты на минуту, а она не приняла никакого решения. Она была уверена только в одном: она поговорит с ним! Филиппу тоже придется взять на себя ношу. И нести за двоих. Для этого он и существует.
Она наблюдала за улицей из окон гостиной, когда Филипп с шумом открыл входную дверь и бросил чемодан на пол.
— Эй! Это я!.. Симона! Ты дома?
В этот момент ее как будто озарило, что он стал чужим для нее человеком. Столько угрызений совести из-за ничего! Как все это глупо. Она подошла к нему, подставила щеку.
— Я ждал тебя в аэропорту, — сказал он. — Ты больна?
— Просто устала… Все хорошо?
— Прекрасно. Уладил там все дела… Как наш старик?
— Плохо. Приходил врач… Думает, что скоро конец.
— Ну ладно… Я бы чего-нибудь поел.
— Марии нет.
— Обойдемся без нее.
Он прошел в кухню, открыл холодильник, достал разрезанную на куски курицу и бутылку белого вина. Он производил обычные для мужчины шумы: передвигал посуду, мыл руки, наполнял комнату своим присутствием, и она уже не слушала, что он говорит… дом продан… он разругался с компанией… Она смотрела на его волосатые руки, широкую спину. Хотелось сделать ему больно. Он сел за стол. Он грыз куриную ножку, которую держал перед ртом, словно зубную щетку.
— Видела бы их рожи, когда я заявил об уходе.
Он не замечал, что глаза у нее покраснели от бессонницы, а лицо осунулось от отчаяния.
— Я хотела поговорить с тобой о Ролане, — тихо произнесла она.
— О Ролане?
— Да, о муже Симоны. Симона была замужем. Я узнала это из свидетельства о рождении.
Она думала, что эта новость сразит его. Но он просто удивился, не переставая жевать ни на минуту. Она нанесла новый удар.
— Я с ним встретилась.
На этот раз он положил ножку на тарелку и скрестил руки.
— Что все это значит?