Неприкаянный
Шрифт:
– Ну тогда давайте надеяться на лучшее, что ли, - сказал Кир.
– Раз уж больше ничего не остаётся. Готовы?
Ответом ему были решительные кивки.
– Да помогут нам Горы, - пробормотал Кир и первым шагнул за невидимую границу магической ловушки.
Я уже привычно приготовился идти не смотря ни на что и по возможности ни о чём больше не думать. На третий раз этот фокус дался мне почти легко. Напряжённый и сосредоточенный я шагнул вслед за Киром и...
Окаменел. Глаза сами собой распахнулись до предела, и прямо в них заглянул чистейший ужас. Он вливался через глазницы, проникал
Это ощущение было мне знакомо - по самым жутким кошмарам, которых я никогда не помнил, но всегда просыпался в холодном поту. Словно меня коснулось существо настолько огромное и омерзительное, что память отказалась задерживать его в себе. Нет, не магия была виной сложности этого Зала, а чувство, которое он вызывал. Ведь страх - самый верный спутник разума.
Борясь с желанием немедленно упасть и свернуться калачиком, я сделал крохотный шажок вперёд - и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. От этого я вдруг почувствовал себя таким живым, что на мгновение впал в безрассудство и шагнул ещё раз, увереннее.
Бояться не зазорно. Страх - это то, что всех нас объединяет, он есть у всех; лишённые страха скорее ущербны, чем сильны. В конце концов, выживает не бесстрашный, а тот, кто умеет бояться, не поддаваясь своим слабостям.
Ещё один шаг, и новая волна всепроникающего ужаса.
Что есть храбрость, если не умение побеждать страх? Трудно даже сказать, кто боится сильнее - трус или храбрец. Ведь трусливый сдаётся сразу, а храбрый вынужден побеждать снова и снова, потому что страх никуда не исчезает - он только отступает на время, поджидая нужного момента. Дождавшись, он снова вцепится тебе в глотку, и снова тебе придётся переступить через внутреннего труса, чтобы выжить. Ведь, как известно, храбрец умирает лишь однажды. Трус умирает всегда.
Два шага по гладкому полу и остановка. Верёвка, сцепляющая меня со спутниками, натягивается. Я замираю и жду, пока станет не так жутко, и продолжаю уговаривать себя: «Ну, давай ещё немного. Пройди же ты ещё хоть чуть-чуть, слабак!»
Вот он, враг, от которого не убежишь, с которым ты всегда один на один. В каком-то смысле жизнь - это одна сплошная война со страхом, и самая ответственная битва ждёт тебя в самом конце. Только когда умрёшь, станет ясно, победил ты или проиграл.
Я шажок за шажком продвигаюсь вперёд и тяну за собой остальных. Вдруг в уши вонзается вопль - Кир кричит что есть мочи, очевидно, тоже силясь переступить через себя.
Он хитёр и непредсказуем, твой вечный враг. То набрасывается, как бешеный пёс, то давит исподволь изо дня в день, лишая воли. Он может притвориться осторожностью, чтобы заставить тебя отказаться от желаемого. Он повсюду, но сдашься страху однажды - и в следующий раз одержать верх будет намного сложнее. Потому что побеждённым стать легко. Оставаться победителем - вот задача так задача.
Полушаг, полувдох - я продвигаюсь очень медленно, но верно. Ноги предательски дрожат, из-за чего тащить за собой ещё двоих становится почти невозможно. Но я тащу, потому что выход из Зала совсем рядом.
Страх тянет жилы, лишает сна и покоя, отбирает мечты и саму жизнь. У него тысячи лиц и форм, но глаза всегда одинаковые. Твои глаза. Разве кто-то знает тебя лучше, чем ты сам? Разве кто-то может сделать тебе больнее? Получается, что идя на поводу у страха, ты сам себя калечишь. Побеждает он, но раны всё равно наносишь ты. И самое ужасное, что в этот момент ты думаешь, что от ран защищаешься... Лишь много позже, когда время уйдёт и память остынет, ты поймёшь, какую ошибку совершил. А страх внутри тебя довольно оскалится и отойдёт в тень - ждать следующего удобного случая.
На последних шагах я не выдержал и закричал. Зев дверного проёма в последний раз рванулся навстречу, а в следующий миг я уже лежал на полу коридора просто не в силах подняться. Я словно снова вынырнул из кошмара: сердце колотилось сильно и часто, болью отзываясь где-то в горле, со лба на лицо скатывались капельки пота. Стоило только вспомнить о пережитом в Зале, как меня начало трясти, но уже не от страха - от смеха.
– Я всё-таки утёр тебе нос!
– крикнул я, ничего не соображая.
– Победа за мной!
«На этот раз», - добавил кто-то, и я тотчас пришёл в себя.
До меня вдруг дошло, что я-то уже выбрался, а вот спутники мои до сих пор лежат в Зале. Кир бесцельно скрёб руками по полу, Лина тихо поскуливала, сжавшись в комочек - что им виделось, оставалось только догадываться. Я с трудом взял себя в руки и втянул бедняг в коридор.
– Чтоб... мою... бороду!
– выговорил гном, едва пришёл в себя.
– Вытащил!..
Лину, лежавшую ничком, вдруг передёрнуло, будто она живьём проглотила слизня. Я прислонился спиной к стене и сполз по ней на пол.
– Ну, парень, даёшь, - бормотал гном, переворачиваясь на живот и становясь на четвереньки.
– Ну даёшь...
Он поднялся на ноги и неверной походкой направился дальше по коридору - туда, где за непроницаемо-чёрным участком располагалась большая светлая комната. Собственно, именно эта чернота и напрягала больше всего: создавалось впечатление, что за стенами коридора первозданная темнота, а именно в этом месте стен, пола и потолка не существовало. Кир остановился в двух шагах от загадочной аномалии и внимательно её изучал.
Я повернулся к Лине, которая по-прежнему лежала без движения.
– Ты как, живая?
– Живее всех живых, - вяло отозвалась девчонка.
– Я просто очень медленно встаю.
– Вода заканчивается, - сказал копатель, возвращаясь.
– Так что вставай быстрее. А то через день или два вы в такой жаре засохнете.
– Мы? А ты что, не засохнешь?
– Засохну, - кивнул Кир, - но попозже.
– Он же гном, - сказал я в ответ на непонимающий взгляд Лины.
– Им нужно меньше жидкости, но больше еды. Так что он без воды протянет дольше.