Неприкосновенный запас
Шрифт:
Я услышал ее голос и представил себе ее волосы - они должны быть темными, ее глаза - с угольками в середине, губы - чуть припухшие, с едва заметными трещинками от воды и ветра. Вместе с ее голосом ко мне долетало ее дыхание, похожее на шелест листвы, когда пахнет ветер. Когда голос ее умолкал, я боялся, что он не зазвучит снова - оторвется и улетит, как птица. Мне хотелось, чтоб ее голос звучал вечно, близко для меня. И никто бы, кроме меня, не слышал этого голоса.
Она сидела на песке, поджав ноги и упершись подбородком в колени. Я видел ее со спины. Ее спина была смуглой, не просто загорелой, а смуглой
Она сидела неподвижно, может быть, даже уснула. Я сделал большой круг, обошел ее, чтобы посмотреть, спит она или нет.
Она не спала. Но ее глаза так сосредоточенно смотрели в одну точку, что я подумал: она видит сон, видит сон с открытыми глазами.
У нее были темные глаза и, когда она их прищуривала, становились совсем черными. Когда же солнце не светило в лицо и она открывала глаза широко, вся чернота собиралась в маленькие точки, а вокруг этих точек отчетливо возникал темный золотистый раек. Глаза ее блестели, как от слез, хотя она не плакала. Было в этом блеске что-то тревожное.
И вдруг она оторвалась от своего сна, подняла глаза и сказала:
– А я тебя знаю.
– Ты меня знаешь?
– Я хотел закричать от радости, подпрыгнуть, совершить что-то немыслимое.
– Ты меня знаешь?
– Мы же учимся в одной школе. Разве ты меня не видел?
– Не видел!
Я неотрывно смотрел на нее.
– Какой ты невнимательный, - сказала она.
– Я слышал твой голос... Я услышал твой голос, - сказал я.
– Ты узнал меня по голосу?
– Нет, другое... Я хотел узнать тебя из-за голоса.
– Тебе понравился мой голос?
Понравился! Это было не то слово. Этот голос полностью захватил власть надо мной!
И вдруг я сказал:
– Ты можешь прочитать наизусть таблицу умножения?
– Смеешься?
– Нет, серьезно.
– Ты думаешь, у меня склероз? Я забыла, сколько будет семью восемь? Да? Ты так думаешь... Дважды два - четыре. Трижды два - шесть. Трижды три... Еще?
– Читай, читай еще.
– Смеешься?
– Я слушаю твой голос.
– Может быть, прочитать стихи?
– Не имеет значения.
Наиля посмотрела на меня пристально, покачала головой.
– О-о! Ты, наверно, перегрелся на солнце. Ты говоришь глупости, парень!
Она не могла понять, а я не мог объяснить ей, что ее голос менял значение слов и самые обычные слова звучали как только что рожденные. И таблица умножения превращалась в стихи.
Так мы познакомились. Потом мы стали учиться в одном классе.
Теперь, когда мне хочется увидеть Наилю, я достаю из ящика стола фотографию нашего класса, похожую на фотографию хора: все стоят рядами и только ждут взмаха дирижерской палочки. Но меня весь этот хор не интересует. Я отыскиваю Наилю. Она стоит во втором ряду, слева. Все смотрят в одну точку - собираются запеть, а она не собирается и на этой фотографии существует как бы сама по себе - случайно попала в это общество. И я благодарен этому случаю. В конце концов я прибил эту фотографию нашего класса к стенке, и все домашние думают, что я очень люблю свой класс. Ну и пусть думают.
Послушай, Наиля, у тебя ведь тоже есть такая фотография. Там я стою в последнем ряду посередке. Ты когда-нибудь достаешь фотографию из ящика стола?
Я хочу, чтоб Наиля спросила меня:
– Почему у тебя так громко бьется сердце?
– Это не сердце, - отвечу я, - это солнцебиение. Солнце тоже бьется, как огромное сердце. Через каждые два часа сорок минут - удар. Солнце сжимается, вздрагивает, гонит свою солнечную кровь по всей Вселенной, и каждый человек чувствует, как невидимая и слепящая кровь солнца касается его лица, плеч, коленок...
– Выдумываешь ты, - скажет Наиля, - не может такого быть. Солнцебиение... солнечная кровь... Солнцу не хватит места в твоей груди.
– Хватит!
– стою я на своем.
– Хватит. Моя грудь такая вместительная, если она вместила мою любовь к тебе.
Наиля замолчит. Опустит глаза, и верхняя щеточка ресниц сольется с нижней, словно она совсем закрыла глаза.
Она замолчит. А я все буду говорить, говорить:
– У каждого человека должен быть свой очаг, свой источник тепла и жизни. Печка, камелек, батарея центрального отопления. Мамино плечо... Теперь мой очаг - ты. Я однажды коснулся твоих волос и почувствовал, что они теплые. Жесткие, темные, но теплые. А у меня волосы холодные. Но может быть, не в волосах дело. Может быть, ты найдешь во мне источник тепла...
Однажды мы поссорились. Наиля сказала:
– Ты оказался не тем, за кого я тебя принимала.
Я хотел ответить ей, хотел спросить: "А за кого ты меня принимала? Разве не за меня самого? Разве, кроме меня, во мне есть еще кто-то? И я это не я?"
Но вместо этого я сказал:
– Подумаешь!
Она не обратила внимания на мое "подумаешь" и продолжала:
– Ты только внешне так... ничего себе. Но теперь я тебя узнала. Теперь я вижу тебя плохо.
Я хотел сказать: "Почему плохо? Присмотрись ко мне еще, и ты увидишь меня хорошо. Присмотрись".
Но вместо верных слов я произнес другие, чужие. Я сказал:
– Надень очки!
Она снова пропустила мои слова мимо ушей, словно я уже перестал для нее существовать и мои слова утратили всякое значение. Она сказала:
– Ладно! Так мне и надо! Не буду никогда такой доверчивой!
Я хотел крикнуть: "Нет, это все не так! Я тебе все не так объяснил. Я объясню тебе. И ты поймешь. Честное слово!" Но я ничего не сказал. Она повернулась и пошла. Она просто пошла, но я почувствовал, что она уходит. Наверно, она узнала про зеленую речку и уходит навсегда. Я хотел броситься следом, но как бы окаменел, врос в землю.
Одна вина рождает другую. Зеленая речка... Упругая дыхательная трубка... Неужели так вся моя жизнь будет состоять из вины? Я не могу больше носить это в себе. С кем посоветоваться? Кому рассказать о зеленой речке и о маленьком перископе, который я ради шутки сжал в своей руке?
Вокруг было множество людей, а я был одинок и несчастен. Где найти человека?
И вдруг я понял - есть такой человек! Ему не безразлично, что происходит со мной. Он внимательно следит за мной своими маленькими острыми глазами, и он видит все, что во мне происходит. Есть такой человек! Это учитель химии Коперник.