Непрощённые. Вам отмщение, я воздам
Шрифт:
Гулиец кивнул, с интересом глядя на него.
Влад закрыл глаза, помотал головой:
– Нет.
Раздался пронзительный визг и следом голос гулийца:
– Смотри солдат, смотри.
Его грубо ухватили за волосы и вывернули голову влево. Заросший до самых бровей курчавой бородой бандит, зажал одной рукой голову Санька – самого младшего и самого хлипкого из них. Другой держал зазубренный обух большого ножа под ухом парня.
– Смотри, Влад. Тебя, кажется, так зовут? Сейчас он отрежет ему нижнюю челюсть, а потом отпилит голову, медленно минут за десять. Смотри. Ты всё ещё не хочешь принять моё предложение?
– Хорошо, но два желания.
Санек уже не кричал, лишь жалобно скулил, по его шее тонкой струйкой текла кровь.
Гулиец захохотал. Что-то бросил своим на гортанном наречии, потом перевёл:
– Он ещё хочет с нами в желания играть. Ты смелый солдат, давай говори.
– Пить дайте и закурить.
Гулиец вскинул брови:
– Ты и вправду смелый.
Он кивнул. Один из боевиков отцепил от пояса фляжку, перебросил её командиру. Тот ловко поймал её.
– Извини, руки не развяжу, – отвинтил колпачок, поднёс горлышко к губам.
В рот хлынула обжигающая жидкость. Не вода. Влад поперхнулся. Гулийцы захохотали.
– Что не по нраву тебе наше питьё? Питьё для настоящих мужчин. А не для таких сосунков.
Влад мотнул головой – ещё.
Теперь он не пролил ни капли. Откинулся на пятки:
– Закурить.
Гулиец охлопал его по телу.
– У меня нету.
– Держи, стрелок, ты таких сроду не пробовал.
В губы ткнулась длинная чёрная сигарета с коричневым фильтром. Вкус мёда потёк по гортани. Щёлкнула золотая зиповская зажигалка. Рот, затем лёгкие наполнились густым ароматным дымом. Это было здорово. После двух недель воздержания (в рейде Михалыч курить не разрешал, чтобы вонью не привлечь к себе внимания) это было не просто здорово, это было великолепно.
То, что он сейчас курил, было также похоже на вонючую «Приму», как модель с разворота «Плейбоя» на привокзальную проститутку. Хоть суть, скорее всего, одна.
Он сделал несколько затяжек, дым тёк в лёгкие и двумя «драконовскими» струйками выходил из носа. Голова была ясная, словно и не выпил двести пятьдесят коньяку.
Гулиец присел перед ним на корточки, на расстоянии вытянутой руки.
– Ну что, русский, хорошо?
Влад видел перед собой изогнутый, как клюв хищной птицы, нос. Тёмные, непроницаемые глаза. Чёрные, с лёгкой рыжиной, волосы. Он покатал во рту сигарету, примериваясь, снова затянулся. Ах, этот медовый вкус на губах. Если он выживет, что вряд ли, он будет курить только такие сигареты, никакой больше «Примы» и «Беломора», или вообще не будет.
Подобрал под себя таз, упёрся мысками ботинок в камни под ногами. Как хорошо, что на нём «бегемоты» – американские тактические ботинки, выменянные (на два литра виноградной граппы и пару блоков «Мальборо») перед самым рейдом. На толстой подошве, с армированным носом, удобные до безумия, а не наши «крокодилы» – неудобные, со скользкой подошвой. Сейчас это было важно.
Незаметно напряг мышцы ног, расслабил и на вдохе (эх, жаль, не докурил) плюнул сигаретой в лицо сидевшего напротив гулийца. Это только, кажется, что на вдохе плюнуть нельзя, очень даже можно – Михалыч научил.
Как только фильтр покинул его рот, время потекло медленно-медленно, как патока с края стакана, как мёд по сотам.
Влад увидел удивлённо выпученный глаз гулийца, за миг до того, как в него воткнулся алый огонёк сигареты. Распахнутый в беззвучном крике рот (все звуки куда-то пропали) с ровными, словно жемчужины в колье, зубами.
Влад оттолкнулся от земли, американский военпром не подвёл. Ботинки не соскользнули с мокрых камней – плавно и мощно бросили Влада головой вперёд, на отшатнувшегося гулийца. Он ударился о его грудь, скользнул вверх и впился зубами в небритое горло. Там, где под тонкой загорелой кожей бешеной дробью пульса билась яремная вена. Зубы сомкнулись, рот наполнился кровью. Что-то грохнуло, ударило в голову. Перед тем как отрубиться, Влад удивился, почему тело гулийца такое безвольное, словно тесто, почему он не сопротивляется. Удивился и потерял сознание.
– Понимаешь, братуха, – они ехали на эту «нехорошую квартиру» как охарактеризовал её Серж, со значением подмигнув, – флет там зачётный, я тебе говорю. Попасть к Клопу могут только «свои». Но вот какая штука: этих «своих» насчитывается человек десять, – друг весело хохотнул, – а у этих «своих» есть свои «свои», а у тех тоже «свои». Вот и тусуется там обычно человек по тридцать. Но Клоп своё дело знает туго и, дорожа репутацией отморозков и гопоту отшивает, да, собственно, им там и делать нечего.
Влад молча слушал друга, глядя в грязное окно и размышляя над тем, кто же, интересно, придумал оставить между районами такую огромную пустую проплешину. Даже не парк или лесополосу. А огромный, раскинувшийся на несколько километров пустырь, заросший бурьяном.
Когда-то это было престижное место, но город стал быстро расти, причём не вширь, а вглубь, и район быстро превратился если не в гетто, то в весьма опасное место – прибежище для маргиналов и разного рода личностей с криминальными наклонностями. На улицах торговали наркотиками, и свежей (чаще не очень) плотью девушек, крышевало всё это милиция, «бандосов» уже давно оттёрли в сторону.
Друг, ненадолго замолчавший, весело продолжал.
– У Клопа, это погоняло хозяина квартиры, – пояснил Серж, будто Влад этого не понял, – тусуется творческая интеллигенция – непризнанные поэты, музыканты, художники со своими подругами и немногочисленными поклонниками и поклонницами.
На этом он прервал свой рассказ и толкнул Влада в бок:
– Приехали.
Они выскочили из вагона и пошли к сталинской постройки, пятиэтажке.
Конец ознакомительного фрагмента.