Шрифт:
Колокол собора Святого Себастьяна гулко отбивал удары. Странно, но каждый раз сквозь звон я слышал призыв браться за оружие и сражаться до последней капли крови, хотя никто другой не стал бы расценивать соборную песнь в подобном ключе. Должно быть, дело в моей натуре.
Я стоял у окна, и с высоты третьего этажа Дома Раскаяния смотрел на пыльные улицы вечернего города, которые постепенно заполняла толпа. Люди в белых балахонах со скрывающими лица капюшонами медленно шагали к площади. В руках они держали кресты и зажженные свечи, при этом у каждого было оружие. Из их поганых ртов вырывались искаженные звериные звуки, которые они
Противно скрипнула дверь, за спиной послышались тихие шаги. Я обернулся.
– Прошу простить, инквизитор Арон, – поклонился бритоголовый служка в простой монашеской рясе. – Мне велено передать вам это.
Он протянул запечатанное сургучом письмо. Даже издалека при тусклом освещении я смог различить печать кардинала, а это значит, что цербера спустят с цепи. Оно и к лучшему, в городе я засиделся. И чем больше я трачу времени на пустые допросы, тем глубже истинное зло пускает корни на нашей земле. Предвкушая новую работу, я сломал печать и бегло прошелся по строкам. Да. Определенно это то, что нужно.
– Объяви клирикам, что на рассвете мы выезжаем, – приказал я служке и вновь отвернулся к окну, не желая пропустить кровавое зрелище.
***
Мы подъезжали к окрестностям Флоренции, и чем больше я смотрел по сторонам, тем больше злился. Дороги пусты, ни торговых обозов, ни крестьян, которые спешат в город на ярмарку или довольные возвращаются с покупками, зная, что ребятня обрадуется леденцам. Лишь колья на обочине, да насаженные на них обезглавленные трупы. Иссохшие, потемневшие, таких даже вороны не клюют. Кружат в небе, истошно каркают, но не трогают мертвечину. Ворон – птица умная, жрать проклятых не станет.
Запряженная гнедой кобылой повозка тянулась по дороге, оставляя позади клубы пыли. Я ехал впереди на вороном мерине. Клирики Витор и Михаэль держались рядом, по обыкновению молчаливые и угрюмые, что я ценил. Близнецы не пустословили, предпочитая заниматься делом, а свое дело они знали хорошо, будь то пытки или же сражение против нечистой силы.
Так же с нами путешествовал презабавнейший персонаж, некто Гюго – круглолицый добродушный толстяк. Он смыслил во врачевании, и сильно любил вино. Большой бурдюк (с которым он не расставался, даже если слезал с повозки, чтобы обмочить кусты) был всегда полон. Странное дело, ведь Гюго хлебал из него постоянно! На мой вопрос, почему вино не заканчивается, толстяк с усмешкой пояснил, что ласково обнимает бурдюк, на что тот отвечает добром и преобразует воду в вино. Что ж, пускай так. Однако я подозревал, что Гюго умудрился погрузить в повозку бочку красного бургундского под видом лечебных снадобий.
Экзорцист Николас правил повозкой и изредка перекидывался фразами с Гюго. Николас поступил в наш отряд два года назад, и сперва вызвал мое недовольство недостаточной жестокостью в работе. Не спорю, милосердие – благодетель. Но когда ты служишь Инквизиции, то лучше вырежи себе сердце, и позаботься о том, чтобы сострадание не успело пустить корни в твою душу. Николаса мы переломили, он стал одним из нас. Одним из церберов кардинала.
А вот Гюго не наш. Монах прибился к нам в отряд перед самым отъездом по рекомендации и настоянию эпископа.
– Не упрямься, Арон, – сказал тогда эпископ. – Гюго станет вам полезен, учитывая твои методы работы.
– Не думаю, что от лекаря будет толк. Витор и Михаэль кое-что смыслят в анатомии, уж если они в состоянии отрезать людям части тела, то и заштопать рану смогут. Я и сам могу, полевой медицине обучен. А от чумы лекари все равно не спасут. Только Господь.
– Там, куда вы направляетесь, все намного сложнее, вы столкнетесь с тем, чего прежде не видели. Если кардинал прав, и во Флоренции вот-вот вспыхнет новый пролом в Бездну, то кто-то должен обо всем доложить. Если Дьявол приберет тебя и твоих псов, то хотя бы Гюго сгодится.
– Приставили шпионить за мной?
– Помогать, Арон, – с нажимом сказал епископ. – Помогать.
И теперь я вынужден слушать бредни вечно пьяного Гюго, и непомерно страдать от его болтовни. Должно быть это кара небесная.
Июль, адская жара. День стоял ясный, оттого черная воронка в небе на севере была видна как никогда. Мне даже казалось, что стоит остановиться и присмотреться, как я увижу спускающихся оттуда чудовищ, которые разбредутся по пустоши в поисках одиноких душ. Северные регионы мы потеряли много лет назад. Что там сейчас творится – одному Богу известно, и лишь Его милостью Церковь удерживает стену, что не дает скверне расползтись дальше. Сколько паладинов, инквизиторов, монахов и клириков там полегло? Не знаю. Много, очень много. Ведь тех, кто выжил, мне приходилось добивать самому, потому как у половины из них под кожей я находил Дьяволово Семя.
Витор вернулся с разведки, его черный плащ сделался серым от пыли, впрочем, как и лицо.
– Докладывай, – приказал я, когда его лошадь поравнялась с моим конем.
– Все так, как и боялся кардинал. Пшеничные поля почернели, я проскакал несколько таких – все черно. Колосья не собраны, лежат на земле и гниют. Как сказал повстречавшийся по дороге торговец: главный въезд во Флоренцию закрыт.
– Трупы?
Витор скосил взгляд на кол с нанизанным, будто на спицу, высохшим мертвецом.
– Я не об этих, – отмахнулся я. – Паладины собрали здесь большую жатву, даже завидно. Я говорю о чумных, Витор.
– Пока не видел, но торговец сказал, что во Флоренции покойников много, их негде хоронить, обезображенные бубонами тела лежат прямо на улицах.
– Ясно. Значит мы попали в самое пекло, и как раз вовремя. Что еще?
– Про падеж скота он тоже сказал, а еще говорит, что видел в полнолуние летящего над полем вампира.
– Люди от страха несут всякую чушь, – хмыкнул я. – Уж мы-то с тобой знаем, что вампиры не летают.
– Не летают, – кивнул Витор.
Мы немного помолчали, прислушиваясь к мерному стуку лошадиных копыт. Я всецело погрузился в мысли, понимая, что на этот раз мы напали на след. В городе засела Чума.
***
Жара стояла невыносимая. Узкие улицы Флоренции были засыпаны мусором, канавы полны нечистот. Последние, к слову, горожане выливали прямо из окон, чтобы лишний раз не казать носа из дома. Люди боялись выходить на улицы, где за каждым углом поджидала чума – страшная и непобедимая хворь. Но я знал, что с ней можно справиться.