Непрошеный лунный свет
Шрифт:
Непрошеный лунный свет
Памяти моего деда Горбунова Ф. И. посвящается
Помни, Родина, нас всех, кто погиб невинно, будь милосердна и возврати нас из небытия…
– Федор, а Федор? Ты бы уехал куда-нибудь на время, – Таня говорила обеспокоенно, одновременно укладывая одиннадцатимесячных дочек-близняшек, – вчера забрали соседа Кузакова, а позавчера Лагутенко увезли. А ведь, сам знаешь, люди все приличные, добрые, никому худого не сделали, да и слов плохих от них ни разу не слышали. Я уж итак лишний раз на улицу не выхожу, плохое у меня предчувствие, Федя, надо тебе уезжать.
– Да что ты, Тата, куда мне ехать? В чем моя вина? – Федор с интересом читал местную газету и вникал в очередную статью о выполнении плана по сдаче пушнины государству. Он являлся диспетчером агентства «Лензолотопродснаб» и для него выполнение плана было первоочередным делом. – А потом как же я тебя одну оставлю с маленькими детьми? Нет-нет, давай больше не будем об этом говорить…
…А время действительно было напряженное,
…В доме все уже давно спали. Угомонились даже близняшки, которые весь вечер капризничали и плакали по очереди. Уставшая Таня никак не могла уснуть. В голове вертелась уже давно поселившаяся мысль чего-то неизбежного. Она гнала от себя худые помыслы, но реальность брала за горло. Тогда она стала думать о завтрашнем дне, о поставленной в ночь квашне на хлеб, о недовязанной скатерти, о маленьких дочках. Забот ей хватало. Федор вставал рано, растапливал русскую печь, и Таня под мерное гудение огня в печи поднималась, совершала утренний туалет, повязывала голову газовой косынкой и ставила на выпечку хлеб, а потом собиралась на утреннюю дойку коровы. Между ней и мужем было редкое взаимопонимание, чего бы желала каждая семья. Федор был в чине юнкера, в свое время служил в царской армии у Колчака. Такие слова, как честь и достоинство, не были для него пустым звуком. Они жили уже больше десяти лет, а он ее ни разу ничем не обидел, все больше старался за ней ухаживать, а она отвечала ему той же любовью. Тане думалось, шутка ли, бывший белый офицер? Нынешняя советская власть никого не прощает, даже тех, кто перешел на её сторону. В груди саднило и резало сердце. Она пыталась успокоить разбушевавшиеся страсти, авось пронесет, девчонок вон еще, сколько поднимать надо! А родственников не так много осталось. Мать она похоронила несколько лет назад, и сестра Анна скончалась от болезни, а отец погиб в аварии в прошлом году от пьяного водителя, как раз 1 мая, правда, были еще племянники, но они проживали в других городах. У каждого была своя жизнь, и редкое появление их в гости всегда было неподдельной радостью для всех. Таня посмотрела на оконные шторки, сквозь тонкую ткань она разглядела лупоглазую луну, ей показалось, что она смотрит прямо на нее. Полнолуние! Таня отвернулась к стене. Сон никак не приходил…
Даже сквозь полудрему она услышала скрип колес около дома, соскочила и бросилась к окну, ощущая, что ноги вдруг стали ватными, а тело беспомощным и вялым. Через калитку к ним шли люди в форме. Когда они застучали в дверь, Федор был уже на ногах. Дверь он открыл сам, Таня сидела на кровати, наспех накинув домашний халат. Вошли трое мужчин и, представившись работниками районного отдела УНКВД, предъявили ордер на обыск. Везде включили свет, один из сотрудников сходил за понятыми и привел двух заспанных соседей Дьяконова и Кулебякина. От сковывающего их страха они только, молча, кивали головами. Федор сидел на табуретке у стола, а рядом с ним лейтенант заполнял протокол обыска. Таня на все смотрела, как сквозь пелену. Двое других сотрудников все вытаскивали из шкафов, чего-то упорно искали и тут же изымали, как-то: паспорта, профбилеты, облигации займа, сберегательную книжку, письма с перепиской с друзьями и родственниками, зарплату, которую Федору выдали накануне, и даже книгу большой советской энциклопедии. Все аккуратно записывалось в протокол, после чего он был подписан понятыми. Таня до конца надеялась, что это всего лишь обыск, но когда лейтенант закончил протокол, он незамедлительно огласил постановление на арест и предъявление обвинения по ст. ст.58–1а,58–2, она не выдержала и зарыдала. Ей тут же приказали замолчать, а иначе и ее заберут вместе с детьми. Таня бросилась к девочкам, ноги не слушались ее, она набросила на спинку кроватки легкое одеяльце, чтобы дети не проснулись, и не испугались чужих людей. Слезы бежали по щекам, скатывались на шею и грудь, впитывались в рубашку а она их не чувствовала, только плотнее запахивала халат. Она бросилась собирать Федора, но ей сказали, что ничего лишнего не надо, потом можно будет передать. Федор одевался, сохраняя спокойствие, и утешал ее:
– Таточка, не переживай, все будет хорошо! Там разберутся и меня отпустят, я же ни в чем не виноват! А ты береги девочек, тебе сейчас будут нужны силы.
– Федя-я-я! Федя-я-я!!!
Но «представители закона» уже выводили за порог ее Федора. Ей даже не дали его обнять или хотя бы прикоснуться к нему. Все было по-тихому, бесшумно. Вышли понятые и за ними обреченно пошла Таня, на ходу набрасывая пальтишко. Лунный свет разливался по «воронку», и когда Федор садился в машину, он повернулся к ней в последний раз, как-то вынужденно улыбнулся…и всё!!!
Таня просидела до утра у окна. Она думала, что это ошибка, и Федю сейчас привезут обратно. Она смотрела на «свидетельницу» ночных трагедий, казалось, лунный свет навсегда застыл в ее глазах. Таня очнулась от плача близняшек, ей никак не хотелось возвращаться в реальность бытия, но она заставила себя встать и подойти к дочкам. Наступало утро, и пора было растапливать печь, ставить хлеб, доить корову, заниматься хозяйственными делами, не смотря ни на что. Деньги все забрали, надо было заботиться о хлебе насущном.
Несколько дней Таня ходила к воротам НКВД, чтобы передать одежду и еду. Она надеялась увидеться с Федором, но каждый раз ее останавливал дежурный, объясняя, что следователь не принимает, и вообще не велено приходить и что-либо приносить, так как особо опасным преступникам отказано в приеме передач и в свидании с родственниками. Она уходила оттуда вся опустошенная, еле сдерживая слезы, но природная выдержка не позволяла ей расслабляться на людях. Татьяна чувствовала изменившееся отношение соседей, разговоры за спиной и даже однажды расслышала приглушенное: «враги народа». Но нужно было продолжать жить дальше. Таня попыталась устроиться на работу, в свое время она с отличием окончила гимназию, до рождения дочек прошла курсы машинисток и бухгалтеров, умела шить, вязать, плести кружева. Но и здесь она столкнулась с несправедливостью: жену «врага народа» нигде не принимали. Выручили влиятельные друзья – помогли устроиться кладовщицей в тубдиспансер. Так потянулись долгие, нескончаемые дни, месяцы ожидания. О Федоре ничего не было слышно совсем. Прошло полгода, за этот период Таня еще не раз приходила в НКВД, чтобы хоть что-нибудь разузнать о Федоре, но всегда получала один ответ: ничего не известно. Она не могла знать, что «особо опасных преступников» за связь с японской разведкой и участие в контрреволюционной белогвардейской повстанческой организации просто убивали, а некоторых вывозили ночью на баржах в деревянных сараях, где истерзанные люди снова попадали в руки уже областного НКВД. По-тихому, бесшумно. Таким образом, был вывезен и ее Федор.
Годы шли, а Таня все не теряла надежду, она по-прежнему ждала. Девочки подрастали, но от этого не становилось легче. Помогать ей было некому, она надеялась только на себя. День она трудилась на службе, вечером забирала из сада близняшек, управлялась по хозяйству. А потом до глубокой ночи вязала носки, варежки, шарфы для отправки на фронт. Успевала еще плести кружевные салфетки и скатерти, накидки, их иногда удавалось продать. Бывало, нахлынут ночами воспоминания о Федоре, стиснут все сердце, так, что невозможно вздохнуть, непрошеный лунный свет загорится в глазах, Таня бросалась на колени перед иконой Богоматери, истово молилась, и потом ее постепенно отпускало. Спать она ложилась уже под утро. Ждала. Ждала того, кого уже давно нельзя было вернуть. Напрасные ожидания – нет ничего страшнее это осознавать. И если бы ей сказали, что Федор был убит через восемь месяцев после того, как его забрали, она бы не поверила. Но об этом никто не сообщал. А Таня не сдавалась, писала запросы, и только в 1960 году она смогла получить ответ с областного НКВД о том, что он был расстрелян в октябре 1938 года, в Иркутске, реабилитирован в июне 1958 г. Единственный ответ из прошлого, и годы напрасного ожидания и страха. Когда внуки расспрашивали ее о дедушке, она говорила неохотно, продолжала все еще бояться, и просила обо всем молчать, она не надеялась на новое время и новое правительство. Жизнь прочно научила держать язык за зубами. А еще ей хотелось побывать на могиле дорогого ей человека, но в сведениях о захоронении было написано – похоронен в братской могиле Забайкальского округа, а ведь он большой, точного места никто не указывал. Даже здесь время распорядилось по-своему, не давая поклониться праху мужа.
Так и пролетело время Таниного вдовства, и старость уже неизбежно шла с ней рука об руку. Дочери давно были замужем, а теперь подрастали и внуки. В последние годы Таня очень сильно болела. Сказывались тяжелые годы «врагов народа», непомерные физические нагрузки и переживания отразились на сердечной деятельности. Но она по-прежнему любила садить огород, выращивала очень хороший урожай огурцов и помидоров, иногда ходила на базар продать овощи, но больше для того, чтобы просто посидеть рядом с такими же, как она старушками. Многие из них были схожими с ней судьбами, и это как-то сближало, роднило. Торговля ее шла легко, так как овощи быстро раскупались и она, потихоньку, взяв свою тросточку, ковыляла до дому. Она уже не терзалась своими воспоминаниями, с годами боль притуплялась, и только в глубине глаз временами мелькал все тот же горький непрошеный лунный свет.
Татьяна умерла в ночь на Рождество. Дочери были с ней рядом, но она не могла уже говорить, а только смотрела глазами на родные и дорогие ее сердцу близких ей людей. У нее было спокойно на душе, потому что ее принимал тот мир, в котором находился ее незабвенный Федор…
…Память – это зов крови, она передается по наследству и остается в фотографиях, письмах, разговорах, воспоминаниях и архивах. От села Пивовариха, всего в трех километрах, находится мемориал жертв политических репрессий. Он был обнаружен в 1989 году. Внучка и правнук осторожно входят в ограду кладбища, и сразу в глаза бросается большой стенд с надписью: «Лес этот – бывшая спец-зона ГБ УНКВД. По всей площади, во рвах-накопителях, в отдельных ямах, сотнями, десятками и по одиночке покоятся останки родных и близких нам людей. Сегодня у них единственный друг – деревья, да зеленый ковер из трав и цветов. Берегите их друзей, не тревожьте покой невинно убиенных». У внучки в руках живые белые хризантемы, а слезы просто наворачиваются на глаза, здесь невозможно идти просто так, здесь сама атмосфера проходит сквозь сердце. И в то же время, как гора скатывается с плеч, наконец-то найдено место, где был захоронен и их дед Федор. Пусть в братской могиле, но здесь, об этом сообщили её сыну в ФСБ по Иркутской области во время ознакомления с уголовным делом прадеда. Они проходят дальше по дорожкам, ведущим к расстрельным рвам. Хочется немного подняться над землей, чтобы не потревожить безвинно убитых людей, но надо дойти до Стены Скорби, чтобы возложить цветы и отдать дань памяти погибшим. И вот белые хризантемы покорно ложатся к подножию бетонной стены. С нее смотрят сотни фотографий, некоторые места зияют пустотой, их нужно заполнить именами тех, кто здесь погиб. Теперь остается только сделать именную табличку, ведь здесь последнее пристанище их деда. Они, молча, стоят у этой Стены. Здесь нет слов, не хочется ни о чем говорить. Все время стоит комок в горле. А безответная надпись на Стене вопрошает: «За что?»