Нептунова Арфа
Шрифт:
— Он остался моряком и в Патруле. А я на дирижабле не осталс космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.
Захаров кивнул.
— Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как это — стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль — это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль — это ты сам. Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь…
Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.
Стентон внимательно посмотрел на него.
—
— Нет, — сказал Захаров. — Я моряк. И Джулио был моряк.
Стентон помолчал немного.
— Кажется, я понимаю…
— Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой «Варяг» был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал. Это не стыдно — плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Будут. Потому что моряк — это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.
— И в небе, — сказал Стентон. — В черном небе.
Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи к затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волноваться, нельз переутомляться, нельзя… Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на все эти «нельзя». Он поставил стакан и, опершись на стол локтями, в упор взглянул на Стентона.
— Да, — сказал он. — И в небе. И в черном, и в голубом.
Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.
— Когда вы улетаете? — спросил он.
— Не знаю… Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль, мы перегрузим все на него — фрахтовщики в любом случае не должны страдать. Завтра прилетит комиссия. Объединенная следственная комисси «Транспасифика» и АПГА…
— Простите?
— АПГА — ассоциация пилотов гражданской авиации. И будут нас изучать под микроскопом. Сколько? Не знаю…
— Ясно, — сказал Захаров. — Что ж, если у вас выдастся свободна минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей вероятности, завтра буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придетс улететь. Но пока я здесь — буду рад вам. Посидим, попьем чаю. Правда, приличного не обещаю, маврикийский, как видите, кончился, а цейлонский — не то, не то… Но все-таки… И поболтаем.
— Спасибо, — сказал Стентон. Он был уверен, что не воспользуетс приглашением. — Я не знаю, как у меня будет со временем, но постараюсь.
Захаров взял бумажную салфетку, синим фломастером написал на ней несколько цифр.
— Вот мой здешний телефон — звоните, заходите. Рад был познакомиться с вами…
— Я тоже, товарищ Захаров. — Эти слова Стентон произнес по-русски. Увы, русский язык был чуть ли не единственным предметом, который в отряде НАСА давался ему с трудом.
— Барни, запиши все на мой счет, — сказал Захаров. — И не спорьте, не спорьте, Стентон. Сегодня вы мой гость.
Барни покачал головой.
— Нет, адмирал. Сегодня — за счет заведения.
Возражать
Проводив Захарова взглядом, Стентон закурил и с минуту сидел, теребя в руках салфетку с записанным телефоном. Потом аккуратно сложил ее и убрал в бумажник. Пусть лежит.
Стентон встал. За стойкой Барни колдовал с бутылками. В двух конических стаканах, искрившихся сахарными ободками, возникал под его руками красно-бело-синий «голландский флаг». Проходя вдоль стойки, Стентон попрощался с барменом и направился к себе. Командиру корабля, даже отстраненному командиру, стоило все же понаблюдать за разгрузкой. Правда, это обязанность суперкарго, и Кора справится с ней прекрасно, однако…
Тем временем Захаров, поднявшись еще на три этажа, входил уже в приемную координатора Гайотиды-Вест. Девушка за секретарским пультом приветливо улыбнулась ему.
— День добрый, пани Эльжбета, — сказал Захаров. — Шеф у себя?
— Да.
— Есть у него кто-нибудь?
— Нет. Только он сегодня не в духе.
«Еще бы, — подумал Захаров, — будешь тут в духе. ЧП первой категории в твоей акватории да еще с твоим личным составом… Странно было бы, пребывай координатор в отличном расположении духа. Противоестественно». Но вслух ничего этого Захаров не сказал.
— Это не страшно, пани Эльжбета. Во всяком случае, это не самое страшное.
Эльжбета кивнула: о гибели патрульных субмарин она уже знала.
— Спросите, пожалуйста, примет ли он меня.
— По какому вопросу?
— По личному.
— Может быть, вам лучше сперва обратиться к фрекен Нурдстрем?
Фрекен Нурдстрем была непосредственным начальником Захарова, и с ней Захаров уже говорил.
— Нет, пани Эльжбета, мне нужен именно он.
Брови Эльжбеты, выщипанные по последней моде — нечто вроде длиннохвостых запятых, — чуть заметно дрогнули.
— Хорошо, я сейчас узнаю.
Она нажала одну из клавиш на своем пульте и негромко и быстро проговорила что-то по-польски. Выслушав короткий ответ, она снова повернулась к Захарову:
— Пан Збигнев ждет вас.
— Спасибо. — И, машинально одернув куртку, Захаров шагнул в кабинет координатора.
Кабинет был просторен. Легкая штора цвета липового меда закрывала огромное — во всю дальнюю стену — окно. В отфильтрованном ею солнечном свете два больших выпуклых экрана — внешней и внутренней связи — на левой стене казались янтарными. Золотистые блики играли и на стеклах книжного стеллажа, занимавшего все остальное пространство стен. По самой приблизительной оценке здесь было две-три тысячи томов. Захаров никак не мог взять в толк, к чему они тут. Какие-то справочники, журналы — это естественно, не бегать же каждый раз в библиотеку. Но такое собрание?..
Координатор поднялся из-за подковообразного письменного стола, бескрайностью и пустынностью напоминавшего какое-нибудь средних размеров внутреннее море, и вышел навстречу Захарову.
— Витам пана, — сказал Захаров, пожимая Левандовскому руку.
— Здравствуйте, Матвей Петрович. — По-русски координатор говорил совершенно свободно. Только неистребимый акцент: твердое «ч», чуть картавое «л» да назойливые шипящие выдавали его происхождение.
Левандовский жестом предложил Захарову кресло, сел сам.