Неравная игра

Пирсон Кит А.

Проходят минуты, и пасмурная погода и похороны наконец меня добивают. Без какой бы то ни было видимой причины по щеке вдруг скатывается слезинка. А за ней еще одна, и еще.

И на меня обрушивается вся тяжесть утраты. Эрик умер. Умер человек, ставший мне настоящим отцом, в отличие от Денниса Хогана, этого жалкого суррогата родителя, которого я отродясь не видела — да никогда и не стремилась увидеть, честно говоря.

Волевым усилием останавливаю дальнейшую мокрую манифестацию на щеках и отыскиваю в бардачке бумажный носовой платок. Скорбь — эмоция коварная. За последние годы я достаточно настрадалась от нее, так

что все ее уловки мне хорошо знакомы. Затаится себе в темном уголке сознания, и когда уже думаешь, что она убралась, возьмет и заявится в самый неподходящий момент. И в конце концов смиряешься с тем, что никуда скорбь не денется. Пускай даже ее острые грани со временем и сглаживаются, все равно она на протяжении месяцев, а то и лет омрачает каждую подсознательную мысль.

«Соберись, баба!»

Что ж, внимаю собственному указанию. Замечаю, что дождь прекратился и со стоянки исчез последний автомобиль. Пора двигать домой.

Дорога до кладбища по сельской местности Суррея обернулась тем еще стрессом, поскольку выехала я из Лондона с опозданием. Теперь же можно не спешить и от души наслаждаться пасторальными пейзажами за окном. И хотя работу в провинциальной газетенке я ненавидела, те годы привнесли приятное разнообразие в мое пожизненное заточение в Лондоне. Покидая городок, я пообещала себе, что однажды сбегу от бетона и толп и стану доживать свои денечки среди сельской идиллии. Похоронили Эрика в деревушке Элфорд по той причине, что по выходе на пенсию он здесь поселился, и я прекрасно понимаю его выбор.

Однако на данный момент моя, с позволения сказать, карьера удерживает меня на привязи в Лондоне.

Я неспешно качу по проселочным дорогам, и мысли мои возвращаются к Алексу Палмеру. Красавцем он никогда не был, а с годами еще и прибавил в весе, расплатившись за новые килограммы частью шевелюры. Интересно, что он обо мне подумал… Сильно ли я изменилась за время, что мы не виделись? Волосы я стригу коротко и крашусь в светло-золотистый, благодаря чему седины не заметно, и мне удается сохранять относительно стройную фигуру — признаюсь честно, благодаря хорошим генам по материнской линии, а вовсе не всяким диетам и физическим упражнениям. Но вот на лице годы, несомненно, отразились. Не в последнюю очередь потому, что я любительница выпить, да и покурить порой не прочь. Грубо говоря, лицо у меня несколько «поизносившееся».

Вне зависимости от степени физической сохранности каждого из нас, встреча с Алексом служит напоминанием, что время движется с пугающей быстротой. И с каждым прожитым годом как будто все больше и больше ускоряется. Да, была у меня стадия самоубеждения, будто я еще и полжизни не прожила, однако после сорок шестого дня рождения пришлось признать, что девяносто два года — это уже несколько чересчур.

Понимая, что подобными размышлениями лишь вгоняю себя в депрессию, я включаю радио.

Навигатор подсказывает, что на следующем перекрестке необходимо свернуть направо. Я подчиняюсь и оказываюсь на очередной однополосной дороге. Из-за извилистости и высокой живой изгороди видимость ограничена, и во избежание лобового столкновения с каким-нибудь трактором я еле ползу. После двух изгибов, впрочем, дорога выпрямляется, что позволяет мне поддать газу.

Живые изгороди расступаются, и глазам моим предстают поля да голые деревья. Нисколько не сомневаюсь, летом здесь очень живописно, но в это

время года, да еще под таким мрачным небом, сердце лишь наполняется тоской и тревогой.

Краем глаза замечаю слабый синий всполох. Свет исчезает и появляется вновь.

Притормаживаю и кошусь в боковое зеркало. И задерживаю на нем взгляд, увидев источник синих вспышек: на площадке возле нескольких одноэтажных строений стоят три полицейские машины.

Любой хороший журналист скажет, что одна полицейская машина еще ничего не значит, но вот две и больше, в особенности с включенными мигалками, почти наверняка свидетельствуют о сюжете для репортажа. И потому целых три машины служат для меня непреодолимым искушением.

На первой же достаточно широкой обочине я останавливаюсь.

Выбираюсь из машины, и меня немедленно охватывает знакомое чувство. Эрик называл его «звоночек» — внезапный выброс адреналина, сопровождаемый обострением журналистской интуиции. И он говорил мне, что это ощущение — единственное, чего ему недостает на пенсии, потому и увлекся рыбалкой. Очевидно, чтобы испытать восторг от улова, требуется такое же долготерпение — поистине достойное праведника.

Я торопливо иду вдоль дороги в обратном направлении, и «звоночек» звучит все отчетливее.

По достижении площадки замечаю табличку, основательно поросшую травой: «Кентонский конный двор». Что ж, на один вопрос ответ получен. Однако причина присутствия трех полицейских машин возле сельской конюшни остается неясной, что совершенно не устраивает мою любознательную натуру.

Передо мной возникает полицейский в форме.

— Чем могу помочь, мадам?

Он молод и, стало быть, неопытен — мой любимый тип полицейских.

— Мне просто интересно, что здесь случилось.

— Имело место происшествие.

Слово «происшествие» для журналиста что валерьянка для кошек.

— О! И что за происшествие?

— Боюсь, не могу вам этого сказать, миссис…

— Хоган, и я «мисс». У меня здесь встреча с подругой. По вторникам мы катаемся верхом.

Полицейский окидывает меня подозрительным взглядом.

— И это ваш костюм для верховой езды?

— Господи, нет, конечно же, — хихикаю я как дурочка. — Просто я прямо со встречи. А смену одежды мне обещала привезти подруга.

— На какой она машине?

«Черт!»

— Ах, я в марках машин совсем не разбираюсь. Какой-то белый седан.

Вместе со стражем закона мы сосредоточенно изучаем автостоянку, и много времени это у нас не отнимает. Кроме полицейских машин стоят только две, однако ни одна из них не отвечает моему описанию.

— Похоже, ее здесь нет, — равнодушно констатирует он. — И, боюсь, на сегодня конюшня закрыта.

— Поняла.

— Приятного дня, мисс Хоган.

Любезный намек, что мне пора отсюда. Пожалуй, я недооценила молодого полицейского, но сдаваться пока не собираюсь.

— Надеюсь, никто не пострадал?

— Как я уже сказал, я не имею права разглашать какие-либо сведения.

Тем не менее ответ на свой вопрос я получаю — в виде вкатывающей на стоянку машины скорой помощи.

Полицейский явственно разрывается между разбирательством с пронырливой зевакой и выполнением более неотложных обязанностей. Наконец, идет на компромисс: просит меня удалиться и торопится к скорой помощи.

Я наблюдаю, как он что-то обсуждает с парамедиками. Вот он, мой шанс.