Нервные клетки с запасом
Шрифт:
– О, проснулась? Врача позвать? Справа от тебя кнопка вызова, – заметила соседка довольно жизнерадостным тоном, который редко услышишь от человека с нашим диагнозом.
Оглядевшись, я узнала палату, в которую обычно привозят пациентов сразу после реанимации. То ли здесь уровень кислорода выше, то ли просто в случае чего реанимационная находится напротив – не знаю, если честно. Мне говорили, когда попала сюда в первый раз, свалившись прямо на улице, только память в последние пару месяцев и так нередко подводила…
– Давно
– Да не особо. Час назад перевели из реанимации. Твой парень тут крутился, вон рюкзак твой оставил, но врач его пока выставил из палаты, – охотно ответила женщина.
– Рюкзак выставил? – отреагировала я немного заторможенно.
– Парня твоего! Кстати, у тебя телефон звонил несколько раз. Извини, я не приучена по чужим вещам лазить. Думала, твой парнишка на пороге появится – скажу ему, чтобы посмотрел, кто там тебя добивается, объяснил ситуацию…
Я, уже не слушая, тут же потянулась к своему рюкзаку и лихорадочно принялась искать мобильный телефон. Если звонили несколько раз – наверняка мама. Небось, места себе уже не находит, строит сотни предположений, одно страшнее другого, почему не беру трубку.
Но первым в ладонь ткнулся честно выпрошенный дракоша. Чтобы не мешал, выложила его на одеяло, продолжая поиски.
– О, хорошенький такой! А хвостик где? – тут же отреагировала соседка. – Можно вылепить из пластилина или полимерной глины и аккуратненько подклеить, я смотрела видео на Ютубе…
А вот и телефон! Нескольких быстрых нажатий на кнопку блокировки экрана оказалось достаточно, чтобы понять – заряда в нем не осталось. Черт!
– Что, не включается? Позвони с моего, если надо. Сейчас, где-то тут лежал… Куда ж он делся? Помню, у меня тоже была ситуация, когда телефон разрядился, а я посреди поля одна. Представляешь?
Было видно, что она, в принципе, не прочь поболтать, но ее прервал появившийся на пороге Николай Васильевич.
Быстрый осмотр, несколько стандартных вопросов о самочувствии, и только после этого мне сообщили, как же я, собственно, сюда попала. И снова ничего нового не узнала. Припадок, Скорая, реанимация, палата… Ожидаемо. А сейчас начнутся все те же осточертевшие уговоры на химию.
– А где Пашка? – опомнилась, бесцеремонно перебив врача.
Тот неодобрительно покачал головой, окинув меня осуждающим взглядом поверх очков, но тянуть с ответом не стал.
– Молодой человек пошел оплачивать квитанцию. Не беспокойтесь, судя по всему, пока с вами не поговорит – не уйдет.
Черт! Спустить все на тормозах точно не получится – наверняка Пашка уже в курсе всего. Зная его, точно не уйдет, пока не вытрясет из меня подробности моего состояния и не выскажет все, что думает о моем решении скрывать до последнего…
На душе стало совсем мерзко. Видеть сочувствие и боль бессилия в глазах близких – то, чего я боялась намного больше смерти.
– Угу… Я здесь как обычно, до утра – и могу идти? – уточнила на всякий случай, прикидывая, что буду врать родителям, почему не приду сегодня ночевать.
– Я уже говорил это и в прошлый раз – вам следует находиться под наблюдением врачей, а ваш отказ от лечения… – завелся Николай Васильевич, и вновь последовала лекция о химиотерапии. – Вот посмотрите на Антонину Львовну! Она борется за жизнь и побеждает, а вы сдаетесь!
Женщина деловито поправила косынку на голове и подмигнула мне из-за спины врача.
– Я не сдаюсь, просто не хочу терять драгоценные минуты зря. Вы же сами знаете, на моей стадии выживаемость после химии всего два процента – я обратилась слишком поздно. Извините, я не настолько верю в успех данного мероприятия, предпочитаю получать от жизни все, что она еще в состоянии мне дать, – парировала, слабо усмехнувшись.
Сожаления от принятого решения я не испытывала. И Николай Васильевич это понимал. Да и убеждал, скорее, по привычке.
Вскоре ко мне пустили Пашку. Непривычно серьезного, с залегшими тенями под глазами, без намека на улыбку и с отчаянным страхом во взгляде.
– Как ты? – прошелестел он безэмоциональным голосом.
Непривычно было видеть его таким… и страшно.
Антонина Львовна как раз отправилась с медсестрой на какие-то процедуры, и мы с другом остались в палате одни. Я неловко завозилась на своем месте, не зная, как теперь с ним говорить. Судорожно вздохнув, решила делать вид, что ничего не произошло, вести себя как обычно. В конце концов, это же мой Пашка, друг с самых пеленок, в ком горит такой же огонь сумасшедшинки. Кто меня поймет, если не он?
– Да нормуль, завтра уже до обеда выпишусь. Сколько ты там за меня заплатил, корешок квитанции остался? Завтра подойдем к банкомату, я сниму с карточки, сразу тебе отдам… Кстати, помнишь, ты говорил о своих знакомых стритрейсерах? А они не могли бы взять нас с собой? Визг шин, запах бензина, скорость, заставляющая сердце бешено колотиться в груди… – начала с воодушевлением, уверенная, что Пашка, как и раньше, подхватит, но в этот раз все пошло совсем не по плану.
– Серьезно? Стритрейсеры? – повторил он совсем тихо, тоном, от которого пробежали неприятные мурашки по коже.
– Ну да… Не хочешь? Можем и на байдарках, как ты хотел… – пробормотала немного нервно, еще надеясь, что все может быть как раньше.
– Твою мать, Арина! У тебя рак, а я узнаю только сейчас! Парашюты, байдарки, джампинг, гонки на мотоциклах и квадроциклах, прочая экстремальная хрень – я, как дурак, радовался, что трусиха Арька вдруг так изменилась, откинула страх и получает удовольствие от жизни… А ты просто прощаешься с ней, готовясь к смерти! – заорал Пашка, заставив меня испуганно сжаться на своей койке.