Нескромные сокровища
Шрифт:
Мирзоза, которой надоели их речи, сказала:
– Господа, ввиду ваших заслуг и бесспорной честности, приходится поверить, что вы действительно одержали все те победы, которыми хвалитесь. Тем не менее, признаюсь, я с большей охотой выслушала бы сокровища этих дам и возблагодарила бы от чистого сердца Браму, если бы ему было угодно восстановить правду их устами.
– Другими словами, – заметил Ганетилон, – мадам угодно дважды выслушать то же самое; ну, что же, мы готовы повторить все сначала.
Но вот Мангогул стал направлять перстень на дам по старшинству; он начал с сенешальши. Ее сокровище три раза кашлянуло и заговорило дрожащим, разбитым голосом:
– Великий
– А Мармолена? – спросил Фадаэс.
– Мармолена я не знаю, – отвечало сокровище. – Хотя, может быть, это тот молодой фат, которого моя хозяйка велела выгнать из своего дома, не помню, за какие дерзости…
Затем заговорило сокровище Синары:
– Вы спрашиваете меня про Альсифенора, Фадаэса и Григрифа? Меня довольно часто посещали, но эти имена я слышу первый раз в жизни. Впрочем, я непременно услыхало бы о них от эмира Амалека, финансиста Тенелора и визиря Абдирама, которые знают всех на свете и близкие мои Друзья.
– Сокровище Синары очень скромно, – сказал Ганетилон, – оно не называет ни Зарафиса, ни Агирама, ни старого Требистера, ни молодого Махмуда, а он не из тех, кого забывают, – и не обвиняет ни одного брамина, хотя вот уже десять-двенадцать лет, как оно таскается по монастырям.
– Я принимало в своей жизни несколько гостей, – сказало сокровище Мелиссы, – но только не Григрифа, не Фортимбека и Ганетилона.
– Сокровище, душа моя, – возразил Григриф, – вы ошибаетесь. Вы можете отрекаться от Фортимбека и от меня, но что касается Ганетилона, он с вами в более близких отношениях, чем вы утверждаете. Он шепнул мне об этом словечко, это самый правдивый малый в Конго, он получше всех тех, кого вы знали, и может еще составить репутацию сокровищу.
– Ему не миновать репутации обманщика, так же как и его другу Фадаэсу, – сказало, рыдая, сокровище Фатимы. – Что сделало я этим чудовищам? Почему они меня так бесчестят? Сын абиссинского императора прибыл ко двору Эргебзеда, я ему понравилось, он стал оказывать мне внимание, но он потерпел бы неудачу и я осталось бы верной своему супругу, который был мне дорог, если бы предатель Бархатная Лапка и его подлый сообщник Фадаэс не подкупили моих прислужниц и не провели молодого принца ко мне в ванную…
Сокровища Зирфилы и Зюлейки, которых это одинаково затрагивало, заговорили разом и с такой быстротой, что почти невозможно было установить, что именно говорило каждое из них.
«Как! Благосклонность»… – восклицало одно. – «К Бархатной Лапке!» – верещало другое. «Ну, хорошо, допустим Зензим… Сербелон… Бенангель… Агария… французский раб Рикели… молодой эфиоп Фезака… но что касается пошляка Бархатной Лапки… дерзкого Фадаэса… клянусь Брамой… призываю в свидетели великого идола и гения Кукуфу… я их не знаю… у меня никогда не было с ними никаких дел»…
Зирфила и Зюлейка продолжали бы говорить, если бы Мангогул не повернул камня в обратную сторону; едва прекратилось действие таинственного перстня, как сокровища замолкли, и после произведенного ими шума наступило глубокое молчание. Тогда султан поднялся и сказал, бросая грозные взгляды на наших молодых вертопрахов.
– Какая наглость с вашей стороны – трепать имена женщин, приближаться к которым вы никогда не имели чести и которые едва знают вас
С этими словами он схватился за саблю, но испуганные женщины подняли такой крик, что он остановился.
– Я собирался, – продолжал Мангогул, – предать вас смерти, которую вы заслуживаете, но предоставляю этим дамам, которых вы оскорбили, решить вашу участь. Гадкие насекомые, теперь от них зависит раздавить вас или дать вам жить. Говорите, сударыня, что вы прикажете.
– Пусть они живут, – сказала Мирзоза, – и пусть молчат, если это возможно.
– Живите, – сказал султан. – Эти дамы даруют вам жизнь, но если вы когда-нибудь позабудете, на каких условиях она вам подарена, клянусь душой моего отца…
Мангогулу не удалось закончить свою клятву, его прервал один из камергеров, доложивший, что актеры готовы начать представление. Этот государь взял за правило никогда не задерживать спектаклей.
– Пусть начинают, – приказал он, тотчас же подал руку фаворитке и повел ее в ложу.
Глава тридцать седьмая
Семнадцатая проба кольца.
Театр
Если бы в Конго знали толк в декламации, то смогли бы обойтись без целого ряда актеров. Из тридцати лиц, составлявших труппу, едва можно было насчитать одного крупного актера и двух сносных актрис. Талантливые актеры должны были применяться к посредственному большинству, и можно было надеяться, что пьеса будет иметь некоторый успех, если позаботились о том, чтобы приспособить роли к порокам комедиантов. Вот что называлось в мое время быть опытным в постановках. Раньше создавали актеров для пьес, – в описываемую эпоху, наоборот, создавали пьесы для актеров; если вы предлагали драматическое произведение, в театре обязательно начинали разбирать, интересен ли сюжет, хорошо ли завязана интрига, выдержаны ли характеры, чиста ли и плавна ли речь; но если там не было роли для Росция [37] и для Амиана – пьесу отвергали.
37
Росций Галлий (Квинт) (ум. в 69 г.) – римский актер, давал уроки декламации Цицерону.
Главный евнух, заведующий придворными увеселениями, вызвал во дворец труппу в ее наличном составе, и в этот вечер в серале давали премьеру трагедии. Она принадлежала перу одного современного писателя, который пользовался уже давно таким успехом, что будь его пьеса сплетением несуразностей, ей все равно аплодировали бы по привычке; однако он не ударил лицом в грязь. Пьеса была хорошо написана, сцены умело построены, эпизоды искусно расположены; интерес все возрастал, страсти развивались; акты, логически вытекавшие друг из друга и насыщенные содержанием, оставляли зрителя в неведении относительно будущего и удовлетворенным прошлым. Шел уже четвертый акт этого шедевра; играли напряженную сцену, подготавливавшую другую, еще более интересную, когда Мангогул, чтобы избежать смешного вида, какой бывает у зрителей во время трогательных пассажей, вынул лорнетку и, симулируя невнимание, начал разглядывать ложи; он заметил в амфитеатре одну очень взволнованную даму, однако ее волнение имело мало отношения к пьесе и было явно неуместно; немедленно же перстень был направлен на нее, и все услыхали, посреди весьма патетического признания, задыхающийся голос ее сокровища, которое обращалось к актеру с такими словами: